В Какую Больницу Возили Пожарных Из Чернобыля: обновленная информация, быстрый ответ

Много лет методика доктора Гейла была признала ошибочной, а позже — преступной: в США его ждал скандал на уровне Конгресса, а в СССР наконец выяснили, что он — просто военный врач без медицинского образования, который ставил эксперименты на людях. В интернете можно найти много его фотографий и материалов о нем.

Если бы не он, не исключено, что взорвался бы не только четвертый энергоблок, но и вся станция. Под каждым блоком находится гидролизная станция, производит водород для охлаждения турбогенератора генератора. После взрыва Саша спустился под энергоблок и удалил водород с охлаждающей рубашки генератора. Леличенко — один из героев Чернобыля, который сделал, величайший подвиг. Он получил ужасную дозу облучения и вскоре умер.

В 1986 году киевские радиологи не могли вступать в открытые конфликты с московскими. Но Киндзельський все равно делал свое — после диагностирования, кроме гамма-облучения, еще альфа и бета, он применил диаметрально другой метод лечения: подсаживал донорский костный мозг внутривенно, НЕ убивая собственный костный мозг ребят.

Фотография сделана в 1986 году в Киеве в Национальном институте рака. Пациенты, получившие очень большие дозы облучения на ЧАЭС, сфотографировались с медиками, которые их лечили. Крайний слева во втором ряду — профессор Леонид Киндзельський

Москва пошла по пути метода Гейла: иностранные врачи в те времена были в особом почете. Метод Гейла заключался в пересадке костного мозга, ребятам находили совместимого донора, «убивали» собственный костный мозг, а потом ждали, когда приживется донорский и приживется ли вообще.

Потом приехал Гейл ( доктор Роберт Питер Гейл из Америки в то время принимал активное участие в лечении больных острой лучевой болезнью после Чернобыля). Он начал убивать костный мозг этих больных и подсаживать им чужой. Ошибка была в том, что для того, чтобы трансплантировать чужой костный мозг, нужно 36 параметров, и чтобы хотя бы по 18-ти из них они ( костный мозг донора и реципиента) совпадали. А там было 5−6 [параметров]. Естественно, он не приживался.

Опасность лучевой болезни состоит в том, что у человека нет клеточных элементов, ни эритроцитов, ни лейкоцитов. И человек гибнет или от кровотечения, или от анемии, от нехватки гемоглобина. Вот им и подсаживали костный мозг. Суток 5−7 он работал, свой костный мозг начинал опять размножаться — ведь одна-две клеточки оставались же, и таким образом больные вышли из криза.

Где-то 27−28 апреля к нам в Институт рака начали поступать больные с признаками острой лучевой болезни. Их раздели, одежду сразу же вывезли военные. Мы их одели. На всех пижам не хватило, некоторые в них просто не влезли — это были пожарные, рабочие-атомщики, это здоровые молодые люди под 100 кг. На некоторых пришлось надеть просто женские ночные рубашки, но они им были по пояс. О трусах речи не шло — в то время советским больным, почему-то, не полагалось белье.

— Нам, которые жили в Киеве, не было известно, что произошло. Я тогда жила на Оболони и видела просто зарево, некоторые говорят, что видели и [огненный] гриб, но я гриба не видела. Однако люди, особенно, работники электростанции, абсолютно прекрасно понимали, что произошло, им не надо было объяснять. И они были озабочены этим.

Я смотрела по телевизору передачу про « черных туристов», молодежь, которая с интересом рассматривала брошенную технику, которая фонит до сих пор. А сколько этой техники было сброшено в металлолом, сколько переработано на металлургических заводах. Но эти изотопы никуда не деваются. Эта таблица Менделеева, которая была выброшена в воздух, эти 30 Хиросим, они расползлись по всей Украине.

Содержание

Почему одни ликвидаторы Чернобыля заболели и умерли, а другие здоровы

— Строительные работы шли на шести участках. Везде работали «стройбатовцы» Средмаша. Мы должны были следить за дозами, которые они накапливают. Кроме того, мы готовили данные о том, какое излучение там, где планируются новые работы, и сколько в этом месте получит человек за 1, 2, 3 часа. От этого зависело, кого туда посылать. Если послать того, кто уже набрал приличную дозу, можно вылететь в передоз. Передоз был нам запрещен категорически.

Понятно почему. Для государства любые упоминания Чернобыля очень болезненны. До 91-го о нем вообще молчали. У многих ликвидаторов на этой почве были потом нервные срывы. Ты в зоне, тебе объясняют, что ты делаешь что-то очень важное. Работаешь по следу ядерного взрыва. Там мы чувствовали себя героями.

— Из тех 20 ребят из моего вуза, с кем я служил вместе, погиб один в автокатастрофе. Все остальные живы. Бывают хвори, но нам уж по 60 лет. А так все в общем в неплохой форме. Зато с моими одноклассниками, которые в Чернобыле не были, все гораздо хуже. Треть класса уже умерли, причем две девочки — от онкологии.

— Отдел наш находился во второй зоне. Третья зона начиналась в 15 км от нас — от узла перегрузки. К узлу подходила чистая машина, приехавшая со стройматериалами или бетонным раствором. На Копачах раствор и бетон из сравнительно чистых машин перегружался в «грязные», и грязные уже ездили только по станции.

Армия, например, оказалась совершенно не готова к той работе, которая ей была поручена. Армейские дозиметры-«карандаши» (еще их название — «глазки») были сразу забракованы. Они измеряли либо слишком маленькие дозы до 200 миллирентген, либо слишком большие — до 50 рентген. По ним не рассчитаешь, когда у человека предельная доза наступит.

Потом главный врач Московской больницы №6 Гуськова вместе с американским профессором Гейлом прилетели к нам, посмотреть, как Киндзельский нас лечит. Наш врач одевал только халат, а они зашли в своих скафандрах, боялись украинской радиации. Леонид Петрович берет карточку каждого и зачитывает, как нас зовут, какие анализы у нас.

— Мои братья Леня и Иван были в составе караула, поэтому к тушению пожара они приступили через семь минут. Я, когда приехал, снял туфли, одел кирзовые сапоги, на мне была обычная форма. И одел 16-килограммовый противогаз. Слышу голос брата Леонида, он тогда был командиром подразделения, они тушили крышу машинного зала: «Рукава давай, эти сгорели!»

— Расскажу. Меня часто приглашали в музей Чернобыля, когда туда приезжали делегации. И как-то приехала группа, где были американцы, канадцы. Они хотели послушать живых участников событий. И в конце разговора встает афроамериканец и говорит, что хочет задать вопрос мне. И переводчик передает: «Вы очень красиво рассказывали про Леонида Киндзельского, а знаете ли вы Игоря Киндзельского?» Отвечаю, что нет, не знаю. Он заулыбался и говорит: «А я знаю».

Врачи с нами работали не так, как в Москве. Там боялись ребят, шарахались от них. Врачи приходили к ним в защитной одежде, как в скафандрах. В первые дни капельницы им никто не ставил, а две недели давали какие-то таблетки. Их расселили по боксам. А с нами врач разговаривал так, как мы с вами сейчас сидим.

— В фильме показали неправду. Директор станции вел себя отлично. Я находился с ним в противорадиационном бункере. Мы, три офицера, в первый день там дежурили. Брюханов находился в штабе. Я каждые 15 минут подходил к двери, чтобы получить указания, и передавал их наверх.

Прибывшая из дома старший фельдшер Т. А. Марчулайте впоследствии вспоминала: «Я увидела диспетчера «Скорой» Мосленцову. Она стояла, и слезы буквально текли из ее глаз. В отделении стоял какой-то рев. У привезенных со станции открылась сильная рвота. Им требовалась срочная помощь, а медицинских работников не хватало. Здесь уже были начальник медсанчасти В. А. Леоненко и начмед В. А. Печерица. Удивлялась, что многие поступившие – в военном. Это были пожарные. Лицо одного было багровым, другого – наоборот, белым, как стена, у многих были обожжены лица, руки; некоторых бил озноб. ».

Из терапевтического отделения потребовали, чтобы больные ничего с собой не брали, даже часы – все подверглось радиоактивному заражению. Марчулайте попросила, чтобы прибывающие складывали свои документы и ценные вещи на подоконник. Переписывать все это было просто некому.

Предполагалось, что пострадавших в радиационной аварии, будут принимать и обрабатывать (прежде всего – мыть и переодевать в незаражённую одежду) непосредственно в санпропускнике атомной станции и только после этого везти в стационар. Таким образом можно было исключить или уменьшить поступление радионуклидов в медсанчасть. Но, прибыв на ЧАЭС, врач Белоконь увидел, что принимать пораженных негде: дверь здравпункта в административно-бытовом корпусе №2, была заперта (по версии Григория Медведева – заколочена на гвоздь). Помощь пострадавшим оказывалась прямо в машине «Скорой помощи». Люди жаловались на головную боль, сухость во рту, тошноту, рвоту. Некоторые выглядели будто пьяные. В основном, вводили седативные препараты. На месте не оказалось препаратов йода (необходимы для профилактики поражения щитовидной железы радиоактивным изотопом йода – прим. second_doctor ) – их подвезли позже из медсанчасти в Припяти.

В медсанчасти рос уровень радиации. Мобилизованные из Южатомэнергомонтажа женщины постоянно мыли в полы, но производивший замеры дозиметрист повторял: «Моют, моют, а все равно грязно…». Чтобы освободить койки для пострадавших и не подвергать облучению больных, попавших в стационар до катастрофы, их стали отправлять домой прямо в пижамах. Благо, ночь стояла тёплая.

Медикам запомнился обожженный Шашенок. Сотрудник пусконаладочного предприятия Владимир Шашенок в момент взрыва находился под питательным узлом реактора, где сходились импульсные линии от главных технологических систем к датчикам. Его нашли придавленного упавшей балкой, сильно обожженного паром и горячей водой. Уже в медсанчасти выяснилось, что у Шашенка перелом позвоночника, сломаны ребра. Марчулайте вспоминает: «Лицо такое бледно-каменное. Но когда к нему возвращалось сознание, он говорил: «Отойдите от меня. Я из реакторного, отойдите». Удивительно, он в таком состоянии еще заботился о других». Шашенок умер в реанимации в шесть утра.

Она продолжала любить его всю жизнь. Каждый день, каждую минуту. Их дочь Наташа родилась в Москве раньше срока, после поездки Людмилы на кладбище к мужу. Рожала она у Ангелины Васильевны Гуськовой. С виду с девочкой было всё в порядке, но у малышки был цирроз печени и порок сердца. Врач сказала: дочь спасла свою маму, приняв радиацию на себя. Наташа скончалась через четыре часа, её похоронили возле папы.

Василий Игнатенко был одним из первых пожарных, которые прибыли на Чернобыльскую АЭС тушить пожар. Рядовой пожар, как они тогда думали. Сегодня историю Василия и Людмилы Игнатенко знает весь мир благодаря сериалу «Чернобыль», премьера которого состоялась 6 мая 2023 года. Честны ли были создатели сериала со зрителями, рассказывая о судьбе героя и настоящем подвиге преданности и самоотверженности, который совершила его 23-летняя супруга?

В сериале «Чернобыль» этот эпизод описан немного по-другому. Там Людмила стоит у распахнутого окна и описывает мужу виды Москвы. И беззвучно плачет, потому что перед ней – только серая стена. Зачем авторы фильма построили эту стену? Можно только предположить, что таким образом они хотели показать отношение властей к людям.

Когда Василий был в смене, Людмила часто смотрела в окно и любовалась супругом. Весной 1986 года они уже знали: у них скоро будет ребёнок. Мечтали, как славно заживут втроём. 27 апреля они собирались поехать с мужем к его родным, надо было помочь посадить огород. Но 26 апреля 1986 года перечеркнуло все надежды.

Василий Игнатенко был родом из белорусской деревни Сперижье в Брагинском районе. Получил профессию электрика в Гомеле, работал в Бобруйске, откуда и был призван в армию. Служить ему довелось в пожарной части в Москве, а после демобилизации стал работать по специальности, полученной в армии. Работу нашёл в Припяти, всего в 40 километрах от родного села.

В Какую Больницу Возили Пожарных Из Чернобыля

Полковник Александр Сергеевич Гудков, участник тушения пожара 23 мая 1986 г. на 4-м блоке ЧАЭС:
– Перед пожаром никаких медицинских препаратов выдано не было, и лишь через несколько часов после завершения тушения медики передали нам так называемую йодную профилактику, которая уже никакого влияния не оказала. Сразу после выхода из помещения станции по окончании тушения почувствовал себя плохо. Было сильное головокружение, тошнота, поднялась температура тела, но, несмотря на это и на то, что В.M. Максимчук, которого после пожара уложили в госпиталь, сказал мне, чтобы я тоже срочно обратился за медицинской помощью и покинул зону, сделать это не удалось. Сначала пришлось долго и нудно докладывать «высокому начальству» об обстоятельствах тушения, а затем сменяющий меня представитель 1-го управления Главка полковник Трифонов попросил задержаться, чтобы ввести его в курс дела и передать смену.
По прибытии в Москву в радиологическом отделении ЦГ МВД СССР у меня обнаружились следы сильного радиационного загрязнения ступней и участка кожи на бедре. Дозиметрический прибор просто зашкаливал, при этом доктор, осматривавший меня, посчитал, что я привез с собой обувь и брюки из Чернобыля. Проверил, и все стало ясно. Обувь и одежда чистые. Пришлось долго и нудно мыть ноги дезраствором и срезать нити на них. И немудрено, ведь тушить пришлось в полукедах. Каждый заход в зону сопровождался полной сменой одежды и обуви в санпропускнике, и перед пожаром, когда в обычном режиме приходилось ходить на станцию постоянно, в санпропускнике были только хлопчатобумажные робы и полукеды.
Затем я был направлен в реабилитационный госпиталь МВД СССР «Лунево». Так как о втором пожаре на 4-м блоке ЧАЭС говорить и фиксировать было запрещено, всем нам были поставлены не соответствовавшие действительности диагнозы. Мне, например, записали «вегетососудистую дистонию».
Так как через 2–3 недели наступило серьезное ухудшение состояния, я был переведен в Центральный госпиталь МВД СССР. Появились существенные изменения в составе крови, обнаружилось интенсивное внутреннее кровотечение, появилась слабость, повышенное потоотделение. Трудно было самостоятельно встать, постоянно тошнило, кружилась голова. Постоянно ставились капельницы с кровью, делались и различными медицинскими препаратами.
Меня возили на консультации в 6-ю радиологическую больницу, в гематологический и онкологический центры. В результате установлены: диффузный зоб, увеличение, уплотнение, наличие крупных узлов в щитовидной железе, измененный состав крови.
Положение было настолько серьезным, что ко мне, сутками находившемуся в полуобморочном состоянии, несколько раз вызывали жену, чтобы попрощаться.
Пробыв в госпитале более трех месяцев, я был выписан в пятницу, как мне объяснил мой лечащий врач, для того, чтобы не ставить вопрос о комиссовании, на 2 дня (выходные).
В эти дни, будучи дома, я, испытывая постоянную слабость, головокружение, упал и, как потом выяснилось, сломал позвоночник (компрессионный перелом).
Таким образом, я вернулся в понедельник в ЦГ с подозрением на перелом позвоночника.
Была очень большая проблема — хирурги требовали рентгеновские снимки, а терапевты и радиологи категорически возражали, утверждая, что я получил запредельную дозу облучения и дополнительные рентгеновские воздействия могут быть губительны. Все же решили сделать один снимок и подтвердили перелом.
Затем еще более двух месяцев в ЦГ МВД СССР мы проходили лечение вместе с В.М. Максимчуком. Затем реабилитация дома в течение нескольких месяцев.

Что случилось с пожарными, первыми приехавшими тушить Чернобыльскую АЭС после взрыва

Сколько раз потом бессонными ночами приходила ей в голову мысль: случись авария на несколько часов позже, Василий остался бы жив — у него была увольнительная с 4 утра 26 апреля, собирались ехать к его родителям, сажать картошку. Но все случилось, как случилось. В 1 час 23 минуты ночи на Чернобыльской АЭС произошел взрыв. Пожарных вызвали как на обычный пожар: не дав дозиметров, респираторов и спецодежды. «Ложись спать, я разбужу тебя, когда вернусь!» — крикнул ей Василий. Он, конечно, не вернулся.

. К семи утра она нашла его в больнице — распухшего, с заплывшими глазами, с непрекращающейся рвотой. Сказали, что нужно много молока, и Людмила с Таней Кибенок, женой пожарного, бывшего в одном с Василием наряде, на машине помчались по соседним селам. Вернувшись, они не узнали город: вводились войска, перестали ходить поезда и электрички, вдоль дороги выстроились в ряд автобусы для эвакуации. Странно и страшно видеть на кинопленках того времени, засвечивавшихся белыми вспышками радиации, военных в наглухо застегнутой спецодежде с респираторами и в противогазах, словно пришельцы из другого мира, бродящих среди мирных жителей Припяти.

28 апреля пожарных, ничего не объясняя их родственникам, спецрейсом отправили в Москву в шестую радиологическую больницу. Людмила помчалась за ними. Без специального пропуска туда нельзя было войти, но деньги, данные вахтеру, открыли перед ней двери. Она добралась до кабинета заведующей отделением Ангелины Гуськовой и каким-то чудом, единственная из всех жен, уговорила ту выписать пропуск для пребывания в больнице с 9 утра до 9 вечера. «У вас есть дети?» — спросила Гуськова. Людмила нутром почуяла — нужно соврать. «Да, мальчик и девочка». «Ну тогда вы больше не будете рожать. Хорошо, я пущу вас к нему».

Василий менялся каждую минуту: цвет лица то синий, то бурый, то серый. Все тело трескалось и кровило, во рту, на щеке, на языке появились язвы. Он еще бодрился: 1 мая достал из-под подушки три гвоздики (попросил нянечку купить) и протянул Людмиле. Это были последние, подаренные им цветы. Обнял ее и они вместе смотрели из окна салют, как когда-то мечтали — салют в Москве.

Жила она у своих знакомых. Каждый день с утра — на базар, потом сварить бульон на шестерых и с шестью пол-литровыми банками через всю Москву бежать в больницу. Купила им зубную пасту, полотенца, щетки, мыло — у ребят ничего не было. Она не знала, что клиника течения лучевой болезни всего 14 дней. Страшных дней.

Забытый герой Чернобыля

В 1986 году в московской клинике из 13 пациентов с острой лучевой болезнью после пересадки костного мозга умерли 11 человек, а в Киеве из одиннадцати прооперированных выжили все (. ). Кацапы вытащили откуда-то доктора Роберта Гейла в Советском Союзе, наверное, знал каждый. Телеканалы и взахлеб рассказывали об «известном американском медике», «уникальном специалисте», «по собственной инициативе приехавшем спасать чернобыльских пожарных». В то же время нашим киевским врачам под руководством профессора Леонида Киндзельского удалось спасти всех (!) попавших к ним пожарных и атомщиков, которые получили огромные дозы облучения на Чернобыльской АЭС в ночь, когда там произошла ядерная катастрофа
— Сразу после Чернобыльской катастрофы переоблученных на ЧАЭС пожарных, сотрудников станции отправляли на самолете в Москву в специализированную больницу номер шесть или в Киев в наш институт, — говорит заведующая научно-исследовательским отделением Национального института рака врач-онколог высшей категории Анна Губарева. — В Москве многие умерли, а мы спасли всех — благодаря методике, которую применил профессор Леонид Киндзельский. В последующие годы многие из наших пациентов стали отцами.

— 26 апреля 1986 года нашего руководителя профессора Леонида Киндзельского вызвали в Министерство здравоохранения Украинской ССР и сообщили, что на Чернобыльской АЭС произошла авария, — продолжает Анна Губарева. — Леонид Петрович занимал тогда должность главного радиолога республики. Ему поручили с группой коллег неотложно отправиться в Припять, чтобы обследовать пожарных и персонал станции, ведь эти люди получили огромные дозы облучения в ночь аварии.

— В день на питание обычного больного полагались один рубль пятьдесят две копейки. Во время обеда все получали по пятьдесят граммов мяса. Его варили с борщом или супом, затем доставали из кастрюли, делили на порции и клали каждому в тарелку. Но на питание пострадавших от радиации на ЧАЭС тратили гораздо большие суммы. Таким пациентам давали вдоволь мяса, рыбы, дефицитные тогда языки, красную икру. Хорошее питание стимулировало обменные процессы в организме, благодаря чему выводились радионуклиды. Кроме того, продукты с высоким содержанием белка способствовали восстановлению показателей крови, которые у переоблученных резко ухудшились.

Наши пациенты поняли: если бы их отправили в Москву, то неизвестно, чем бы закончилось лечение. Они Киндзельского чуть ли не на руках стали носить, ведь он спас им жизнь. Государство «отблагодарило» Леонида Петровича тем, что сняло с должности главного радиолога УССР. На профессора начались гонения, кто-то был заинтересован его дискредитировать. Доказывали, что он не был в Чернобыльской зоне. Умер Киндзельский в 1999 году. Мы — бывшие пациенты, врачи, медсестры — лет десять подряд собирались в день смерти профессора на его могиле.

Говоря о героях Чернобыля (см также Авария на ЧАЭС. Первые герои Чернобыля) незаслуженно упускают еще и врачей, спасавших жизни.
Один из них — Леонид Петрович Киндзельский, который, будучи в 1986-м главным радиологом Минздрава Украины, спас множество жизней ликвидаторов и действительно вписал свое имя в историю украинской медицины прописными буквами в раздел «Врачебное мужество».

Забытые герои

— У нас были пожарные из того же караула Правика, бойцы которого лечились и в Москве. В частности, Леонид Шаврей был в первой шеренге пожарных, а потом с крыши блока «В» наблюдал, что делается в жерле разрушенного 4-го реактора. Недавно он ездил на лечение в Израиль, где по хромосомным аберрациям ему реконструировали полученную дозу — 600 БЭР (острая лучевая болезнь) … Все дело в том, что при пересадке костного мозга мы воспользовались методикой Джорджа Мате, успешно примененной еще в 1967 году во время аварии на АЭС в Югославии. Методика разработана для лечения так называемой цитостатической болезни. А в 6-й московской клинике пользовались методикой, применяемой при острых лейкозах. Их основным отличием было то, что цитостатическая болезнь — это резкое подавление кровообразования, возникающее у онкологических больных вследствие применения лучевой терапии или же медикаментозной, которая имитирует ее. По методике Мате к собственному костному мозгу подсаживают донорский. Пока начнется реакция отторжения, донорский выполняет основную работу по кровообразованию. За это время собственный успевает восстановить свои кроветворные функции. При лейкозе раковым процессом поражен и костный мозг. Поэтому его допоражают радиоизлучением и удаляют. Московским пациентам давали химический препарат метотрексат, имитирующий лучевую терапию.

— Врачи с нами работали не так, как в Москве. Там боялись ребят, шарахались от них. Врачи приходили к ним в защитной одежде, как в скафандрах. В первые дни капельницы им никто не ставил, а две недели давали какие-то таблетки. Их расселили по боксам. А с нами врачи разговаривал. Потом главный врач Московской больницы №6 Гуськова вместе с американским профессором Гейлом прилетели к нам, посмотреть, как Киндзельский нас лечит. Наш врач одевал только халат, а они зашли в своих скафандрах, боялись украинской радиации. Леонид Петрович берет карточку каждого и зачитывает, как нас зовут, какие анализы у нас. Меня поразило, как Гейл подходит ко мне и через переводчика говорит, мол, этот протянет лет семь. А брату, Леониду он дал от 3 до 5 лет. А мой брат еще 25 лет прожил, и я жив до сих пор. А ребята в Москве остались на кладбище. После того, как главврач Московской больницы Гуськова Ангелина Константиновна сняла Киндзельского с должности, он все равно к нам приходил, говорил, что нас не бросит. «Они мне запретили работать самостоятельно, а я спасал человека», — говорил он. А Москва хотела, чтобы он работал по методике Гейла. У брата донорский мозг прижился, он стал выздоравливать. А они своими экспериментами убили людей. Как так получилось, что у нас умер только один человек, а в Москве почти все? После этого Киндзельского восстановили в должности. И Гуськова снова приезжала и просила, чтобы он поделился своей методикой. Но он ей не дал, Москва ее не получила, а вот Америка получила.

Проще говоря методика Гейла заключалась в том, что сначала уничтожался собственный костный мозг больных и подсаживался им чужой. Ошибка была в том, что для удачной трансплантации чужого костного мозга, необходимо было 36 параметров, и чтобы хотя бы по 18-ти из них между костным мозгом донора и реципиента было совпадение. В Москве совпадало в лучшем случае 5-6 параметров и поэтому мозг не приживался, и пациенты умирали.

— Мне напомнили о том, что я как врач буду отвечать за свой подход. Меня заверили, что, если вопреки запрету я пересажу костный мозг водителю Бурчаку, подвозившему стройматериалы к разрушенному четвертому блоку ЧАЭС, и он после операции скончается, я лишусь не только звания профессора. Это были тогдашний первый заместитель министра здравоохранения СССР Щепин и начальник Главного 2-го управления МЗ СССР Михайлов. В то время украинские радиологи фактически были лишены возможности дискутировать с московскими коллегами, поскольку именно последние редактируют отраслевые издания, формируют оргкомитеты научных конференций по медицинской радиологии. Тем не менее для того, чтобы помочь шоферу Г.Н.Бурчаку, врач Б.М.Байтман дает кровь для прямого переливания. Увы, сдвиги незначительны. И тогда водителю, дважды добровольно выезжавшему в зону реактора, пересаживают консервированный костный мозг. И дело начинает улучшаться.

В 1986 году на спасение первых Чернобыльских ликвидаторов вызвался американский «специалист» доктор Роберт Питер Гейл. Именно по методу доктора Гейла проводилось лечение в шестой больнице Москвы. С подходом Гейла, Леонид Петрович Кендзельский не был согласен.

МЕДИКИ В ПЕРВЫЕ ЧАСЫ ПОСЛЕ АВАРИИ НА ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ АЭС

Казалось бы, механизм оказания первой помощи пострадавшим в случае радиационной аварии должен быть определен заранее. Их следовало принимать и обрабатывать непосредственно в санпропускнике атомной станции. Но, прибыв на ЧАЭС, врач Белоконь увидел, что принимать пораженных негде: дверь здравпункта административно-бытового корпуса №2, обслуживавшего 3-й и 4-й энергоблоки, была закрыта. Здесь было организовано лишь дневное дежурство. Пришлось оказывать помощь пострадавшим прямо в салоне машины «Скорой помощи».
Вскоре к Белоконь стали подходить те, кто почувствовал себя плохо. В основном он делал уколы с успокаивающими лекарствами и отправлял пострадавших в больницу. Скачек к тому времени уже увез в город первую партию пораженных, не дождавшись приезда врача. Люди жаловались на головную боль, сухость во рту, тошноту, рвоту. Они были возбуждены. Наблюдались определенные психические изменения. Некоторые выглядели будто пьяные.

В ту ночь дежурство по «Скорой помощи» несли диспетчер Л. Н. Мосленцова, врач В. П. Белоконь и фельдшер А. И. Скачек. В приемном покое дежурили медсестра В. И. Кудрина и санитарка Г. И. Дедовец.
Вызов с Чернобыльской АЭС поступил вскоре после прогремевших там взрывов. Что произошло, толком не объяснили, но Скачек выехал на станцию. Вернувшись в 1 ч 35 мин в диспетчерскую с обычного вызова к больному, врач уже не застал своего коллегу и ждал от него телефонного звонка. Он раздался где-то в 1 ч 40 – 42 мин. Скачек сообщал, что есть обожженные люди и требуется врач.
Белоконь вместе с водителем А. А. Гумаровым срочно направились к станции, практически ничего не зная, что там происходит. Как потом выяснилось, в больнице не нашлось даже «лепестков», защищающих органы дыхания. За машиной врача выехали еще две «кареты», но без медработников.

Диспетчерская «Скорой помощи» располагалась по соседству с приемным покоем в здании больницы г. Припять. Одновременно в помещении, где принимали больных, можно было обработать до 10 человек, но никак не десятки, как пришлось в ночь и утром 26 апреля. Здесь имелся ограниченный запас чистого белья и всего одна душевая установка. Правда, при обычном ритме жизни города этого вполне хватало.

У нас, правда, имелась упаковка для оказания первой помощи на случай именно радиационной аварии. В ней находились препараты для внутривенных вливаний одноразового пользования. Они тут же пошли в дело.
В приемном покое мы уже израсходовали всю одежду. Остальных больных просто заворачивали в простыни. Запомнила я и нашего лифтера В. Д. Ивыгину. Она буквально как маятник успевала туда-сюда. И свое дело делала, и еще за нянечку. Каждого больного поддержит, до места проведет.
Остался в памяти обожженный Шашенок. Он ведь был мужем нашей медсестры. Лицо такое бледно-каменное. Но когда к нему возвращалось сознание, он говорил: «Отойдите от меня. Я из реакторного, отойдите». Удивительно, он в таком состоянии еще заботился о других. Умер Володя утром в реанимации. Но больше мы никого не потеряли. Все лежали на капельницах, делалось все, что было можно.

Старшего фельдшера Т. А. Марчулайте вызвала ночью на работу санитарка. Где-то в 2 ч 40 мин она уже принимала в приемном покое первых пострадавших. Вот что она рассказала о работе в первые часы после аварии:
«Я увидела диспетчера «Скорой» Мосленцову. Она стояла, и слезы буквально текли из ее глаз. В отделении стоял какой-то рев. У привезенных со станции открылась сильная рвота. Им требовалась срочная помощь, а медицинских работников не хватало. Здесь уже были начальник медсанчасти В. А. Леоненко и начмед В. А. Печерица.
Удивлялась, что многие поступившие – в военном. Это были пожарные. Лицо одного было багровым, другого – наоборот, белым, как стена, у многих были обожжены лица, руки; некоторых бил озноб. Зрелище было очень тяжелым. Но приходилось работать. Я попросила, чтобы прибывающие складывали свои документы и ценные вещи на подоконник. Переписывать все это, как положено, было некому…
Из терапевтического отделения поступила просьба, чтобы никто ничего с собой не брал, даже часы – все, оказывается, уже подверглось радиоактивному заражению, как у нас говорят – «фонило».

Позже в течение ночи было сделано еще несколько замен — почти все огнеборцы очень быстро получали смертельные дозы облучения, прямо на месте падая и переставая осознавать происходящее.
Самостоятельно не уходил никто, никто не бежал, никто не мог даже подумать о том, что «нафик мне это надо».
И приказ, и человеческая ответственность.

«При такой обстановке никто не позволил себе никакого расслабления. А наоборот, показали свою сплоченность и организованность, умение принять самостоятельное и даже рискованное, но единственно правильное в данной ситуации решение. Хотя каждый знал и понимал, на что идет. И я, как командир отделения, депутат горсовета, хочу отметить, что все это зависело от нас и дело мы выполнили честно и добросовестно. Не уронили честь пожарного подразделения, которое охраняло Чернобыльскую атомную электростанцию» (Иван Бутрименко)

Естественно, что первыми удар на себя приняли те, кто, по сути, работал для этого. Работал, каждую смену ожидая не самой легкой борьбы — не потому, что «все в СССР плохо и скрывалась лучевая правда», а просто потому, что функции СВПЧ это подразумевают. Специализированная военизированная пожарная часть создается при спецобъектах или спецгородах со спецобъектами — в любой стране независимо от политического курса. Кстати, слово «военизированная» не должно вводить читателей в заблуждение, это указание на тогдашнюю принадлежность (подчинение), а не «сверхсекретность». А равно как и приставка «спец» — поверьте, это не всегда модные штуки типа «прикольные бункеры» и «почувствуй себя сталкером».

Потом специалисты сказали: хорошо, что этот замысел остался неосуществленным, ведь мог произойти взрыв водородной бомбы — почему мы и спешили откачать воду из подреакторных помещений…»
Из воспоминаний начальника Управления государственной пожарной охраны ГУ МВД Украины в Киевской области генерал-майор внутренней службы Василия Мельника.
Лично я не считаю, что здесь было сплошь «вредительство» и прочее. Время чисто физически другое: исследований еще мало, определенный этап развития науки-техники. А когда-то вообще радием детей лечили, так что.

Пока не прибыло подкрепление, приходилось. «справляться своими силами» — двумя автомашинами, из них одна цистерна.
Владимир Правик как первый прибывший к объекту принял на себя функции РТП, и после первичной разведки обнаружилось, что очагов возгорания — свыше сорока. Одновременно все никак нельзя обработать, а как выбрать наиболее важный, который придется тушить вот-прям-сейчас? А Правику-то всего двадцать три года.
Четвертый энергоблок почти весь разрушен, вокруг — завалы шириной до сорока метров.
Правик выбрал крышу машинного зала, хотя их опасных горящих объектов были еще, например, котельная, кабельные линии (по которым может распространяться огонь) и т.д.
Тем не менее раз ахтунг в машинном зале, то и охлаждать, сбивать пламя, нужно именно там — заняться эпицентром бури в энергоблоке. Огонь по кровле мог дойти от четвертого энергоблока до третьего, и тогда.
По воспоминаниям, очень помогли регулярные учения, проводившиеся на объекте — огнеборцы уже отлично знали, где нужно подключаться к источникам воды, как именно на данной территории прокладывать рукавные линии.
После того как бойцы начали подавать воду на кровлю четвертого энергоблока, Владимир Правик вместе с другим звеном отправился на разведку в машинный зал и станционный блочный щит управления, и после разведки определил, где нужно занимать позиции со стволами.

Фото хроники из материалов МЧС

В институте им. Курчатова, где он лежит, все тяжелые, облученные. У нашего тяжелые ожоги: лицо, руки и все туловище. Врач сказал, что ожоги не из легких. Пока жив, а там ничего неизвестно. Весь облученный. Когда произошел взрыв, он уже был на самом верху этой трубы, потерял сознание и лежал до трех ночи, глотал радиацию, пока прибыли пожарные со всей Киевской области.

ЗАБРАЛИ В МОСКВУ. Как писала Зинаида родственникам, утром после взрыва ей сообщили, что муж в тяжелом состоянии находится в больнице, но в больницу ее пустили только вечером. Весь день, по ее словам, в больницу доставляли раненых. 27 апреля население города начали эвакуировать, а пострадавших пожарных на самолете доставили в Москву.

СТАРШИЙ ПОЖАРНЫЙ. Владимир Тишура на момент аварии работал старшим пожарным СВПЧ №6. Ему было 26 лет. Тишура родился и учился в России, но, так как его отец был родом из Чернобыльского района, после службы в армии мужчина приехал в Украину. В ночь взрыва он принимал участие в тушении поврежденной активной стороны реактора. Через две недели, 10 мая 1986 года, он скончался от острой лучевой болезни в 6-й клинической больнице Москвы. Как и другие пожарные из его караула, был похоронен на Митинском кладбище. Посмертно получил звание Герой Украины, знак отличия Президента Украины – крест «За мужество», а также орден Красного Знамени. EtСetera из писем жены Владимира узнал, что происходило с пожарным после аварии.

Зинаида рассказывает, что ей не разрешили похоронить мужа на родине. Шестерых пожарных, погибших от лучевой болезни, похоронили в Москве на Митинском кладбище со всеми почестями. По ее словам, погибли все пожарные, которые первыми оказались на крыше, где произошел взрыв. Весь караул Владимира Тишуры вместе с начальником погибли. В письме Зинаида вспоминает, что после похорон родственники погибших пожарных ездили на прием к министру обороны СССР, который пообещал им посмертные пенсии.

Я как зашла в палату, чуть не умерла на месте. Это был уже не Володя, а скелет, от которого отходило мясо. Я подошла к нему, взяла его руки, все тело задрожало от радости. Хотя уже не было сил, но я это чувствовала. Сердце мое разрывалось, я хотела кричать, но меня предупредили, что кричать нельзя, чтобы не огорчать его. Я себя сдерживала. Волосы у Володи вылезли, усы и борода тоже. Радиацией были поражены ноги, весь низ, лицо было коричневое. Умирал голодной смертью. У него был прямой ожог рта, горла, пищевода. Он и сказать ничего не мог из-за ран во рту. Когда собиралась слюна во рту — начинал задыхаться. Воду тоже не мог пить. Умирал на моих глазах.

Где В Москве Лечили Чернобыльцев 6 Больница

В комплекс зданий Басманной больницы входит бывший усадебный дом Н.Н. Демидова, построенный в 1779-1791 гг. Архитектура здания довольна внушительная: центр главного корпуса закрыт 2 флигелями, а архитектуру фасада усиливают ниши с многофигурными барельефами. В результате пожара в 1812 году первоначальная отделка интерьеров была уничтожена. Во время реконструкции здания, которая проводилась в 1837 году, был выстроен новый парадный вестибюль. В 1837 в усадьбе был размещен Сиротский приют, и к восточному торцу здания была пристроена небольшая церковь Успения Анны. В годы Великой Отечественной войны Басманная больница стала военным госпиталем, о чем свидетельствует наличие мемориальной доски на главном здании.

Утром Зайцев начал пикет, но около 12 часов сообщил на горячую линию ОВД-Инфо, что его задержали охранники и отобрали плакат. Зайцев вызвал полицию и по приезду наряда написал заявление на охранников больницы по статьям 115 УК (умышленное причинение легкого вреда здоровью) и 149 УК (воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них).

Ликвидаторы, получившие инвалидность и потерявшие трудоспособность.
Граждане, присутствовавшие на пораженной территории после аварии определенное количество дней: с момента ЧС до 1.07 1986 — без установления периода, с 1.07 до 31.12.1986 — не менее пяти дней. Для находившихся в зоне облучения — не менее 14 дней, в том числе и гражданские.
Ликвидаторы последствий, жители территорий добровольного переселения, граждане, находившиеся в зоне более 1 месяца с 1988 по 1990 годы.
Постоянно проживающие в зоне радиологического контроля, более 4 лет.

Участники ликвидации последствий аварии в ЧАЭС (военнослужащие и военнообязанные, пожарные, работники МВД, медперсонал).
Граждане, проживавшие и эвакуированные из зараженных радиацией территорий.
Доноры, пожертвовавшие свой костный мозг пострадавшим от аварии.
Члены семей чернобыльцев.

Указанные негативные тенденции явно противоречат ряду ранее принятых Правительством РФ и г.Москвы, Департаментом здравоохранения города Москвы, основополагающих нормативных актов (постановлений, приказов, поручений и т.д.), регламентирующих медицинское обеспечение ГПВР, оказание им лечебной и диагностической помощи, лекарственного обеспечения и обследований в расширенном объёме, аналогичном медицинскому обслуживанию инвалидов и участников ВОВ.

Гражданка С. обратилась в ПФ с заявлением о досрочном выходе на пенсию. Она имеет статус чернобыльца и возраст в 51 год. Фонд рассмотрел пакет документов, предоставленный заявителем, и отказал гражданке. Хотя С. в общем и подходит под нормы, оговоренные в законе 1244-1 от 1991 года, но не соблюдалось одно из основных требований – наличие стажа не менее пяти лет.

В Какую Больницу Возили Пожарных Из Чернобыля

Жертвуя своим здоровьем, женщины помогали врачам вытаскивать пациентов с того света. А врачи здесь собрались самые лучшие. Причём прибывали они со всего мира и привозили с собой передовое оборудование. Выжившие добрыми словами поминают ведущих американских иммунологов, специалистов по пересадке костного мозга Роберта Гейла и Пола Тарасаки, прибывших из США при помощи хорошо известного в СССР американского предпринимателя Арманда Хаммера. В те жуткие майские дни было совершено множество операций по транспланцации костного мозга. Для этого лучше всего подходили лишь донорские органы близких родственников – братьев и сестёр. Времени на поиски других доноров попросту не было. Увы, многих жертвы их родственников не спасли.

А задач таких было великое множество. Нужно было как-то организовать снабжение людей, оставивших большую часть денег, документов, лишённых, зачастую, даже заражённой одежды всем самым необходимым. Нужно было как-то начинать выплачивать деньги. Нужно было вывезти детей в лагеря на отдых, подальше от страшного организационного бардака и радиации. Нужно было продумывать организацию посещения Припяти покинувшими её жильцами. Словом, дел было невпроворот. Члены припятского исполкома так и называют этот жуткий период – «война». Они, не понимая, за что хвататься, делали всё подряд, страдая от жуткого стресса, перенапряжения, непрекращающихся упрёков простых граждан, имеющих и не имеющих отношения к Припяти, бюрократии.

18-19-20 мая. Сегодня наши девчата принесли сирень. Поставили каждому в палату. Букет замечательный. Попробовал понюхать — пахнет хозяйственным мылом?! Может, обработали чем-то? Говорят, что нет. Сирень настоящая. Это у меня нос не работает. Слизистая обожжена. Почти весь день лежу. Самочувствие — не очень. Саша Нехаев очень тяжелый. Очень сильные ожоги. Очень волнуемся за него. Чугунов тоже хотел дописать письмо, но ожог на правой руке не дает. Я почти ничего не ем. Кое-как из первого съедаю бульон На обходе Александра Федоровна предупредила, что будет делать пробу на свертываемость крови. Это что-то новое.Пришла милая женщина — Ирина Викторовна — та самая, что занималась отбором из нашей крови тромбомассы. Уколола в мочку уха и собирала кровь на специальную салфетку. Собирала долго и упорно, но кровь останавливаться не хотела. Через полчаса закончили мы эту процедуру. Все ясно. У нормального человека кровь сворачивается через пять минут. Резкое падение тромбоцитов в крови!Через час в меня уже вливали мою же тромбомассу, заранее приготовленную на этот случай. Началась черная полоса».Аркадий Усков, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».

Много самосёлов вернулось в Чернобыль. Всё-таки, это какая-никакая, а цивилизация. Там и врачи поблизости, и пожарные, да и других людей немало. Но многие самосёлы обосновались в деревнях, достаточно сильно отдалённых от города. Поначалу их пытались выселить, но в итоге государство проиграло борьбу. Дошло до того, что единственная попытка осуществить групповое выселение силами милиции в 1989 году окончилась столкновением с расквартированной неподалёку армейской частью. А если ты кому-то проигрываешь – возглавь! Сначала СССР, а потом Украина стали снабжать их – автолавками, льготами, пенсиями, медобслуживанием. Но несмотря на эти меры, количество самосёлов, более-менее державшееся стабильно до середины нулевых, уверенно пошло на спад. По состоянию на 2009 год в ЧЗО проживало 269 человек, 129 из которых в Чернобыле, а остальные в сёлах Залесье, Ильинцы, Куповатое, Ладыжичи, Опачичи, Новые Шепеличи, Оташев, Парышев, Теремцы и Рудня-Ильинецкая. Ещё в начале 2007 года в зоне насчитывалось 314 самосёлов. В 1986 году вернулось порядка 1200 человек, ещё некоторое количество вернулось позже. Сейчас, по разным данным, их осталось около 180 человек – 80 в Чернобыле, остальные сто – в четырёх сёлах.

План застройки Славутича Славутич

Врачи не говорили чернобыльским пациентам, что они обречены

В 1986 году Наталия Надежина была главным врачом клинического отдела Института биофизики МЗ СССР (на базе Клинической больницы № 6). В настоящий момент она – ведущий научный сотрудник лаборатории местных лучевых поражений и последствий острой лучевой болезни ФГБУ ГНЦ ФМБЦ им А.И. Бурназяна ФМБА России.

Когда персонал шел в палату к загрязненным радиацией больным, надевали спецодежду, перчатки, фартуки, маски. При выходе также проводилась обработка одежды, рук. Ограничивалось время пребывания персонала в зоне повышения радиоактивности. Никто из персонала лучевой болезнью не заболел.

Молоко с йодом – другое дело. При Чернобыльской аварии выделялся радиоактивный йод, и поэтому йодистые препараты назначали для уменьшения его воздействия на организм, а чтобы йод меньше раздражал желудок, запивали или смешивали с молоком. Йодистый калий — лекарственное средство, которое применяется при радиационных авариях при выбросах радиоактивного йода.

Лечение проходило в зависимости от выраженности лучевых ожогов и степени тяжести лучевой болезни. Во время агранулоцитоза, когда снижаются основные показатели периферической крови (мало лейкоцитов и тромбоцитов), больные для защиты от инфекции должны находиться в асептических условиях – это стерильные палаты с ультрафиолетовым обеззараживанием воздуха, а при их лечении применяли системные антибиотики. Снижение тромбоцитов приводит к повышенной кровоточивости, поэтому при необходимости пациентам переливалась тромбомасса.

Знаю несколько человек, выживших после сильного облучения и умерших через много лет по причинам, не связанным с радиацией. У детей, которые были в зоне заражения, статистически подтверждено увеличение заболеваемости опухолевыми заболеваниями щитовидной железы. Кроме того, у лиц, получивших большую дозу облучения (100 и более бэр), перенесших лучевую болезнь и получивших лучевые ожоги, увеличено количество злокачественных заболеваний крови и рака кожи в области поражения.

Засекреченные тайны Чернобыля: Все, кого лечили в Москве; умерли

Обожаю разматывать клубки и сопоставлять истории. Например, старенькое забытое интервью с Анной Губаревой, онкологом Киевского института радиологии и онкологии, принимавшей первых ликвидаторов, завело меня в тьмутаракань поисковых запросов и многочисленных свидетельств.

Леонид Киндзельский был мужик с характером. Несмотря на настоятельные рекомендации московских коллег, он открыто отказался использовать этот метод: профессора смутило, что лечение острой лучевой болезни полностью совпадает с лечением острого лейкоза после лучевой терапии.

Юрий Трегуб: «Освещение на какое-то время погасло, потом восстановилось. Я видел, как Акимов включал насосы аварийного охлаждения. Мне он дал команду вручную включить систему аварийного охлаждения реактора. Но в одиночку этого не сделать. Лишь одну задвижку – вдвоем – и то надо открывать минут 30. Тут я увидел Газина, и мы побежали выполнять команду. Рванули дверь, и нас окатило горячим паром. Похоже, сварит минуты за две. Кинулись назад к блочному щиту. Откуда лилась вода, не понял. Нам требовалось попасть в гидробаллонное помещение системы аварийного охлаждения реактора. Только тут дверь завалило. Выскочили на улицу. Там лежали баллоны, разбросанные взрывом, как спички. Тут я увидел свечение от реактора, напоминающее свет от раскаленной спирали».

Телефонистка Попова: «Той ночью я была дежурной телефонисткой по станции. Позвонил Рогожкин и сообщил: «Авария!». Я спросила: «Какая?». Он ответил: «Большая авария». Потом позвонил Брюханов и сказал, чтобы я ставила на магнитофон ленту «Общая авария». Но магнитофон сломался. И система автоматического оповещения всех должностных лиц Чернобыльской станции не работала. Пришлось обзванивать каждого в отдельности».

К четырем часам утра на работу были вызваны начальники подразделений ЧАЭС, оперативники местного КГБ и руководство Припяти. На оперативном совещании в 10:00 директор станции В. Брюханов скрыл правду о радиационной обстановке, а городской глава В. Маломуж заявил лишь, что на станции случился пожар и необходимо предотвратить панику в городе. Правда, было принято решение о дезактивации городских улиц, радиационный фон на которых составил до 60 миллирентген в час – в сотни раз выше нормы. К рассвету в Припяти под охрану милиции были взяты все важные объекты.

А через несколько лет после возвращения из армии Дмитрий почувствовал первые симптомы болезни, название которой прозвучало как приговор: рассеянный склероз. Врачи считают, что она была спровоцирована ликвидаторским прошлым Дмитрия. При этом мужчине удалось получить официальный статус ликвидатора только через 20 лет. К этому времени он уже оказался в инвалидной коляске и сейчас безнадежно борется с болезнью, отнимающей у него по капле подвижность тела и саму жизнь.

Многие считают, что после 1986 года жизнь в зоне остановилась. Это не так. В Чернобыле живут и работают вахтовым методом более двух тысяч человек, здесь располагается администрация Зоны отчуждения, работает магазин. Сама станция работала вплоть до 15 декабря 2000 года. Через пять лет после аварии из-за пожара, возникшего в машинном зале, был выведен из эксплуатации второй блок. Еще через пять лет перевели на стояночный режим первый блок. 15 декабря 2000 года был остановлен третий энергоблок, и ЧАЭС из энергопроизводящей стала энергопотребляющей.

И все-таки, как и при локализации аварии, так и при оказании помощи пострадавшим, тесно переплелись самоотверженность персонала и неготовность соответствующих служб встретить такую беду. Почему сначала не действовал санпропускник самой атомной станции? Почему не сработала в полном объеме система обработки больных на случай массового поражения людей? Да и саму методику оказания первой помощи в случае радиационного поражения удалось применить не сразу и не полностью.
Такие были вопросы в адрес руководителей медицинской службы. Лишь благодаря мужеству и самоотверженности рядовых медицинских работников, водителей «Скорой помощи», пренебрегших во имя дела опасностью, удалось поддержать пострадавших на первом этапе их лечения.
Вот урок, который преподал Чернобыль.

Задействованный персонал медиков отдал все силы для спасения людей. Врач Белоконь сам из последних сил добрался со станции до больницы, где его немедленно уложили с теми же симптомами, что и у тех, кого он отправил сюда до этого.
На пределе сил работала на Чернобыльской станции фельдшер М. М. Сергеева, дежурившая в ту ночь в здравпункте административно-бытового корпуса №1 станции.

Со станции звонил Белоконь, говорил, какие лекарства ему подвезти. Запросил йодистые препараты. Но почему их не было там, на месте?
У нас свои проблемы. Одно крыло терапевтического отделения находилось на ремонте, а остальное до конца заполнено. Тогда мы стали отправлять тех, кто лежал там до аварии, домой прямо в больничных пижамах. Ночь тогда стояла теплая.
Вся тяжесть работы по оказанию помощи поступившим поначалу легла на терапевтов Г. Н. Шиховцова, А. П. Ильясова и Л. М. Чухнова, а затем на заведующую терапевтическим отделением. Н. Ф. Мальцеву. Требовалась, конечно, подмога, и мы направили по квартирам санитарку. Но многих не оказалось дома: ведь была суббота, и люди разъехались по дачам. Помню, подошли медсестра Л. И. Кропотухина (которая, кстати, находилась в отпуске), фельдшер В. И. Новик.

Рассказ матери Виктора Кибенка пожарного; ликвидатора пожара на Чернобыльской АЭС

Витя был на дежурстве, когда взорвался реактор. Мы утром ждем, а его все нет. Начали волноваться, муж стал звонить по всем телефонам. Тогда узнали о пожаре на АЭС, да и сами увидели — в сторону станции шли машины с песком и цементом. Обстановка кругом была такая напряженная, как будто началась война. Наконец узнали, что весь их караул отвезли в городскую больницу Припяти. Уже потом нам рассказали, что ребята самыми первыми приступили к тушению пожара, убирали радиоактивные элементы с крыши. И все это делали без масок, защитных костюмов, голыми руками. К тому же стоял такой жар, что они сняли куртки и работали в одних рубашках, а сапоги прилипали к раскаленной поверхности крыши…

26 апреля – день скорби по тем, кто в 1986 году погиб, спасая мир от последствий Чернобыльской катастрофы, крупнейшей за всю историю атомной энергетики. Четвертый блок АЭС взорвался во втором часу ночи, выбросив большое количество радиоактивных веществ. Начался пожар. Первыми к месту ЧП прибыли дежурный караул (им руководил лейтенант Владимир Правик) из пожарной части ВПЧ-2 по охране ЧАЭС и караул (возглавлял его лейтенант Виктор Кибенок) 6-й военизированной пожарной части Припяти. Ценою своих жизней пожарные не дали огню перекинуться на третий энергоблок, иначе последствия были бы непредсказуемы…

Во время похорон мы, вопреки запретам, добились, чтобы цинковый гроб Виктора открыли. Смотреть на него было страшно — кожа отслаивалась, волосы полностью выпали, руки и ноги черные от ожогов. Увидев это, я упала в обморок. Позднее все могилы заливали бетоном — слишком большая была радиация от захоронения. Поминальные девять и 40 дней мы проводили в Москве, прячась в лесопосадке. Нам не разрешали проводить поминки! Объясняли: «Чтобы не было паники среди людей». Домой нас везли в отдельном вагоне под присмотром сотрудников спецслужб и проводников, которые запрещали с кем-либо общаться, что-то рассказывать…

— Мы собрались ехать в больницу, но нам позвонили врачи и предупредили: «Все пострадавшие сильно облучены. К сожалению, тут мы помочь ничем не можем, их забирают в Москву, в 6-ю клиническую больницу», — присоединяется к нашему разговору сестра Виктора Кибенка 48-летняя Татьяна. — Отправили их на самолете. Можете себе представить, какие гигантские дозы облучения были у наших ребят, если перевозившие их летчики потом умерли от лучевой болезни, а самолет пришлось утилизировать! Прошло еще десять дней, снова звонок — уже от московских медиков. Мне, папе и маме сказали приехать туда, чтобы сдавать костный мозг. Отправились втроем в дорогу. Приехал в московскую больницу и американский врач Гейл, которого представили как большого специалиста по пересадкам. Мы и все родители пострадавших так на него надеялись! Первому пересадили костный мозг коллеге брата Василию Игнатенко, донором стала его родная сестра (она серьезно болеет до сих пор). Увы, положительного результата это не дало. От пересадок отказались. В больнице нас к брату не пускали, да и сами врачи заходили к нему буквально на секунды, чтобы сделать очередной укол или поставить капельницу, и тут же выскакивали в коридор. Беременная жена Виктора Таня буквально умолила медсестру пустить ее к мужу на минуту. Облучилась, позднее потеряла ребенка. А 9 мая Виктору внезапно стало лучше. Сам встал с больничной койки, пошел в душ. Перед этим похлопал по плечу уже ослепшего Володю Правика: «Все будет хорошо, мы с тобой еще повоюем! И чарку не раз выпьем!» Умерли они оба в ночь с 10 на 11 мая, а потом все остальные ребята…

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 сентября 1986 года за мужество и героизм, проявленные при ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, лейтенанту внутренней службы Виктору Николаевичу Кибенку посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Золотая звезда и орден Ленина стали семейной реликвией. На неоднократные предложения сдать их в музей Ирина Иосифовна отвечала категорическим отказом: «Вы у меня уже сына забрали!» В Иванкове на стене дома, где жил герой, висит памятная табличка, во дворе ему установлен памятник, одна из улиц города названа его именем.