В Какую Больницу Привозили Ликвидаторов В Москве: обновленная информация, быстрый ответ

В 1986 году киевские радиологи не могли вступать в открытые конфликты с московскими. Но Киндзельський все равно делал свое — после диагностирования, кроме гамма-облучения, еще альфа и бета, он применил диаметрально другой метод лечения: подсаживал донорский костный мозг внутривенно, НЕ убивая собственный костный мозг ребят.

Известно, что первых ликвидаторов из пожарных доставили на самолете в Москву, в шестую клиническую больницу. Известно, что мест в Москве хватило не всем. 13 пожарным повезло — они могли получить инновационное лечение от американского доктора Гейла, который должен был спасать героев Чернобыля по своей новой прогрессивной методике. 11 пожарным повезло меньше — их привезли в киевский институт радиологии и онкологии, к главному радиологу Украины, Леониду Киндзельскому.

Если бы не он, не исключено, что взорвался бы не только четвертый энергоблок, но и вся станция. Под каждым блоком находится гидролизная станция, производит водород для охлаждения турбогенератора генератора. После взрыва Саша спустился под энергоблок и удалил водород с охлаждающей рубашки генератора. Леличенко — один из героев Чернобыля, который сделал, величайший подвиг. Он получил ужасную дозу облучения и вскоре умер.

Киндзельський Л. П., главный радиолог МЗ Украины (1978 — 1986), доктор медицинских наук, профессор, Заслуженный деятель науки и техники Украины, академик Украинской АН национального прогресса. Международным автобиографическим институтом признан «Человеком ХХ столетия»

Москва пошла по пути метода Гейла: иностранные врачи в те времена были в особом почете. Метод Гейла заключался в пересадке костного мозга, ребятам находили совместимого донора, «убивали» собственный костный мозг, а потом ждали, когда приживется донорский и приживется ли вообще.

— Расскажу. Меня часто приглашали в музей Чернобыля, когда туда приезжали делегации. И как-то приехала группа, где были американцы, канадцы. Они хотели послушать живых участников событий. И в конце разговора встает афроамериканец и говорит, что хочет задать вопрос мне. И переводчик передает: «Вы очень красиво рассказывали про Леонида Киндзельского, а знаете ли вы Игоря Киндзельского?» Отвечаю, что нет, не знаю. Он заулыбался и говорит: «А я знаю».

Хватаю в каждую руку по восемь килограмм рукавов и в противогазе по приставной лестнице лезу наверх. Пот заливает глаза, снимаю противогаз и кидаю вниз. Леня снова кричит. Поднял я туда эти рукава. Гидранты не давали воду, потому что трубопровод был поврежден. Насосы залиты водой, электроэнергия отключена. Нужно было срочно поставить насосную станцию, от пруда забрать охладитель. Руки обжег радиацией, потом кожа вся слезла.

А уже на второй день нас всех вывезли в Чернобыль подальше. Там в пожарной части у нас стали брать анализы. Нам всем было плохо, мы валялись на травке. Приехали автобусы, сначала нас завезли в больницу в Иванково. Там нам поставили почти на сутки капельницы. Медсестры сидели с нами, постоянно переставляли эти капельницы. Постоянно нас промывали. И уже во второй половине следующего дня нам привезли в Киев на Ломоносова, в клинику онкологии.

— Однажды при загрузке топлива сорвался стержень с топливом и разбил охлаждающую рубашку. Тогда была большая утечка радиации. По всей территории станции грунт глубиной с метр сняли. Город Припять мыли, машины у нас позабирали. Мы домой пришли без формы, потому что она была грязная, шли в рабочем белом одеянии. Тогда все приборы зашкаливали. Симптомы были такие, как будто мы получили лучевую болезнь: слабость, тошнота, рвота. После этой аварии шесть человек из одной бригады умерли, в клинике, один за другим. Но нам ничего не говорили.

Что-то нас удерживало от того, чтобы ехать в Москву. Еще до аварии я знал, что если схватил радиацию, то нужно выпить спирт или самогонку. Еще начальник цеха Фроловский мне говорил, если на выходе у меня обнаруживали дозу: «Сынок, тебе еще детей рожать. Иди и выпей полстакана спирта, и без этого его не выпускать».

ГБУЗ «Городская клиническая больница им. С.П. Боткина ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 1 им. Н.И. Пирогова ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 4 ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница имени В.М. Буянова ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 15 им. О.М. Филатова ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 5 ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 31 ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 51 ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 57 ДЗМ»;
ГАУЗ «Московская городская онкологическая больница № 62 ДЗМ»;
ГБУЗ «Городская клиническая больница № 81 ДЗМ»;
ГБУЗ «Морозовская детская городская клиническая больница ДЗМ»;
ГБУЗ «Центр планирования семьи и репродукции ДЗМ»;
ГБУЗ «Научно-исследовательский институт скорой помощи им. Н.В. Склифосовского ДЗМ»;
ГБУЗ «Инфекционная клиническая больница № 1 ДЗМ»;
Филиал № 3 ГАУЗ «Многопрофильная клиника медицинской реабилитации» Московский научно-практический центр медицинской реабилитации, восстановительной и спортивной медицины ДЗМ»;
ГБУЗ «Челюстно-лицевой госпиталь для ветеранов войн ДЗМ»;
* ГБУЗ «Госпиталь для ветеранов войн № 1 ДЗМ»;
* ГБУЗ «Госпиталь для ветеранов войн № 2 ДЗМ»;
* ГБУЗ «Госпиталь для ветеранов войн № 3 ДЗМ».

Участники ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС
Участники ликвидации последствий аварии на ПО «Маяк» 1957-1962 гг. и сброса радиоактивных отходов в реку Теча в 1949-1962 гг.
Участники испытаний ядерного оружия на Семипалатинском и других полигонах.
Ветераны подразделений особого риска.
Граждане, эвакуированные из зоны воздействия с территорий, подвергшихся радиационному воздействию (из зоны отчуждения и из зоны отселения) и переселённые с территорий подвергшихся радиационному загрязнению.
Граждане, выехавшие добровольно с радиационно-загрязненных территорий — зоны отселения и из зоны с правом на отселение.
Дети первого, второго и третьего поколений, рождённые от лиц, принимавших участие в ликвидации последствий аварии (от ликвидаторов), эвакуированных из зоны воздействия или выехавших добровольно из зоны воздействия.
Вдовы участников ликвидации последствий радиационных аварий и ветеранов подразделений особого риска.
Супруги граждан, получивших или перенесших лучевую болезнь и другие заболевания, связанные с радиационным воздействием, инвалидов вследствие радиационного воздействия, участников ликвидации последствий радиационных аварий и ветеранов подразделений особого риска.

Содержание

Засекреченные тайны Чернобыля: Все, кого лечили в Москве; умерли

Обожаю разматывать клубки и сопоставлять истории. Например, старенькое забытое интервью с Анной Губаревой, онкологом Киевского института радиологии и онкологии, принимавшей первых ликвидаторов, завело меня в тьмутаракань поисковых запросов и многочисленных свидетельств.

Леонид Киндзельский был мужик с характером. Несмотря на настоятельные рекомендации московских коллег, он открыто отказался использовать этот метод: профессора смутило, что лечение острой лучевой болезни полностью совпадает с лечением острого лейкоза после лучевой терапии.

Чернобыль: Медик рассказала о масштабах катастрофы и о том, как в Киеве и Москве спасали ликвидаторов

В интервью НВ Губарева рассказывает, почему в киевском Институте рака выжили все облученные больные, а в Москве — поумирали, объясняет, почему спустя 30 лет радиация все еще опасна и размышляет, что было бы, если бы катастрофа в Чернобыле произошла сегодня — при нынешней власти и в нынешней политической обстановке.

Мы тоже так делали. В Украине был самый старый банк костного мозга — это была первая республика в СССР, которая имела деньги, возможности и здоровых доноров, у которых брался этот костный мозг и сохранялся, еще с 1936 года. Поэтому все остались живы. Там — нет.

— Из всех этих людей у нас никто не умер. Погиб лишь один больной, Лиличенко, который поступил значительно позже — где-то через 8 дней. У него была очень высокая, несовместимая с жизнью доза радиации. Он погиб в течение суток и мы, как врачи, даже его не видели — он сразу же поступил в реанимацию. Но было очень поздно, ведь он скрыл свои первые проявления.

Анна Губарева — врач-онколог с более чем 30-летним стажем. Три десятка лет назад, в 1986-м, Губарева работала в команде врачей, которые спасали жизни ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС. Те дни она помнит как сейчас: может назвать фамилии людей, которые к ним поступали, в деталях описывает оборудование, с которым приходилось работать и одежду, в которую одевали поступивших с острой лучевой болезнью пациентов.

У нас есть случай — три брата Шаврия. Одного из них показали в московской передаче, в программе Время, как умершего. Просто перепутали братьев. Но эти братья стояли в одной смене, они вместе поднялись на эту крышу, один справа, другой — слева, держали брансбойт на одном уровне. Как один мог получить дозу радиации больше, а другой — меньше? Теоретически, могли, конечно, потому что разные организмы по-разному накапливают, кто-то быстрее, кто-то медленнее. Но разница была бы не столь существенной, не имела бы никакого значения.

Мотыльки над Припятью: что стало с ликвидаторами аварии на Чернобыльской АЭС

По сигналу тревоги на место аварии выехали пожарные части из Припяти и Чернобыля. Затем стали прибывать машины из соседних районов. Машины скорой поморщи увезли обожженных и пораженных радиацией бойцов в припятскую горбольницу. У них уже нарушилось обоняние, начались приступы тошноты. Многие из них умерли в течение месяца. А следом за ними умерли санитарки и медсестры, которые ухаживали за ними и тоже получили запредельную дозу радиации.

На пятницу, 25 апреля 1986 года, намечалась остановка четвертого блока ЧАЭС для планового ремонта. Было решено, воспользовавшись этим, испытать один из двух турбогенераторов. Как установили впоследствии специалисты, программа испытаний была составлена непродуманно. Эксперимент сочли чисто электротехническим, не влияющим на безопасность реактора. Это стало одной из причин трагедии.

Официальное сообщение об аварии от Совета Министров СССР поступило только 29 апреля. Отвечая одному из журналистов, академик Легасов сослался на неожиданность трагедии: «Как специалист и участник событий могу подтвердить – масштабы аварии, ее характер, развитие событий казались невероятными, почти фантастическими. Злого умысла, попытки что-то скрыть не было». Иными словами, не было злого умысла, но была недопустимая растерянность.

Последние очаги возгорания были подавлены к шести утра, и началась работа по сбору разлившейся воды. Те, кто занимался ею, рисковали не меньше, чем первые герои: при откачке жидкости из низов станции фон составлял сотни рентген в час. Эжекторы шлангов часто засорялись радиоактивным мусором, и их чистили вручную. Естественно, никакой защиты от радиации пожарные не имели. Из них экстренно сформировали 731-й батальон, не значившийся ни в каких бумагах. Бойцы жили в палатках у села Копачи, где загрязнение оставалось особенно сильным. Из 700 человек в живых осталось менее трети.

Позже эвакуировали жителей всех населенных пунктов в 30-километровой зоне, включая Чернобыль, в котором тогда проживало 12,5 тысяч человек. И сотни деревень в соседней Беларуси, ведь ближайшие из них находились в 12-14 км от ЧАЭС и подлежали безусловному отселению. В спешно оставленных деревнях бродили брошенные коровы, свиньи, лошади. Одичавшие кошки и собаки нападали на домашнюю птицу. Солдаты прочесывали район за районом, отстреливая скотину и отправляя трупы в могильники.

Эвакуация учащихся ССПТУ №50, 54 км до реактора. 6 мая 1986 г. Будущий ПГРЭЗ.

К 14 мая уже умерли семеро работников ЧАЭС, среди которых были и те, кто в ту роковую ночь сидели на БЩУ-4 – Александр Акимов и Леонид Топтунов. Усилиями московских, а позже и американских врачей было совершено уже 18 операций по пересадке костного мозга. А у тех, кто был ещё жив, болезнь продолжала развиваться дальше:

В Москве всё началось с анализов. Брали анализы крови – из пальца и, что было гораздо важнее, из вены. Врачам необходима была каждодневная информация о состоянии крови своих пациентов, ведь именно на крови в первую очередь отражались последствия переоблучения. Делали заборы тромбомассы из крови для дальнейших переливаний. В дальнейшем количество клеток крови снижалось у пациентов до критически малых значений, они становились беззащитны перед любой инфекцией, что при сильнейших ожогах различной природы (от пара, радиационных), а также постепенно проступающих на коже язв, приводило к риску смерти от заражения крови или инфекции. В палатах постоянно работали кварцевые лампы, стояла стерильная чистота. Во многом не без помощи сначала военных, а потом медсестёр и нянечек, многие из которых прибыли с других АЭС и были очень молоды.

Из почти нашего времени вернёмся обратно в 26 апреля 1986 года. Всех, кто в ту ночь работал на ЧАЭС и по причине переоблучения работать дальше не мог, отправляли в припятскую медсанчасть №126, так как это было единственное медучреждение со стационаром в городе. В их числе были и пожарные, и сотрудники станции, и врачи. Вполне естественно, что у медсанчасти очень быстро начали собираться толпы народа, состоявшие в первую очередь из жён и членов семей госпитализированных. Их внутрь пускать не планировали, но женщины своего добивались. А вскоре, когда стало известно, что новых пациентов увезут в Москву, жёны, матери и вовсе стали снабжать мужей и сыновей самым необходимым для поездки. Толпа полнилась слухами, которые вынуждали действовать. По воспоминаниям жены Василия Игнатенко, она с другими жёнами понеслась покупать молоко, так как врачи сказали, что оно было нужно пациентам из-за некоего «отравления газами». А когда мужья передали, что их ночью эвакуируют, жёны приняли решение последовать за ними.

Нарушения паспортного режима, неразборчивые записи в книгах, ошибки в заявлениях, разбросанность эвакуированных по всему огромному Союзу, множество папок с документами, люди без прописки, командированные – всё это жутко осложняло работу. При этом можно было оспорить сумму компенсации, если пострадавший мог доказать, что он нажил имущества на суммарную стоимость большую, чем полагалось по компенсации. Пострадавший должен был составить заявление, опись вещей, указать год приобретения, ведь износ тоже учитывался. После этого конфликтная комиссия, состоявшая из опытных товароведов и специалистов по ценообразованию, выезжала в город, где оценивала вещи. За день получалось осмотреть не более восьми-десяти квартир. Если всё проходило нормально, то данные счёта потерпевшего и сумма направлялись исполкомом в сберкассу, которая в течение полутора-двух месяцев переводила деньги на нужный счёт. Но так было далеко не всегда. Двадцать тысяч заявлений, и за каждым какая-то драма. Из-за суммы компенсаций – кто должен получить четыре тысячи, а кто три — рушились семьи, недобросовестные люди пытались поживиться и получить компенсацию дважды.

Мы подсаживали. Но при этом не убивали свой костный мозг этих ребят. Он не был поражен. Где-то через 2-3 недели наступил тот период, когда у них начали умирать клетки крови, и мы начали подсаживать костный мозг. Доноров выбирали не по всем параметрам, тогда это было невозможно. На то время, когда мы подсаживали ликвидаторам чужой костный мозг, свой у них отдыхал. Когда чужой костный мозг не приживался, то он отторгался организмом. Эти клетки погибали и все. Те же больные, у которых в Москве собственный костный мозг убивали, при отторжении клеток — погибали. Поэтому там столько смертей. Не потому, что в Москве были более тяжелые больные.

Что происходило в Москве, что видели там — трудно сказать. Эти данные нигде не печатали. Все было засекречено. Нам тоже не разрешили напечатать данные по больным, их истории болезни. Их отобрали и куда-то увезли. Где сейчас истории болезни — мы не знаем. Что сейчас с этими людьми — тоже. Был создан специальный центр, который, вроде бы, должен был беспокоиться об их дальнейшей судьбе.

Врач-онколог Национального Института Рака Анна Губарева была в числе тех, кто спасал первых пострадавших на ЧАЭС. В интервью сайту «24» она рассказала о том, чем рисковали медики во время работы, почему изымались истории болезни ликвидаторов, и как киевским врачам удалось спасти своих пациентов.

К нам тогда приходили «серые пиджачки», где-то после майских праздников. Ребята подписывали какие-то письменные обязательства. Правда, пожарные «пиджачков» послали куда-то подальше — у них были свои военные, они другой структуре подчинялись. А атомщики, работники станции — замолчали и перестали говорить. Мы тоже были предупреждены, что нечего ходить и рассказывать. Каждый день истории болезни у нас отбирали, потом приносили обратно. В общем, это было очень некрасиво и очень смешно. Непонятно было, зачем это делается — нам некогда было ходить и рассказывать, что у кого происходит. Да ничего и не происходило.

Потому что Недзельский пошел по несколько другому пути, чем Москва. Мы наших больных сразу мыли. Не в смысле — раздели и поставили под душ. Мы ставили им капельницы. Сутками. То есть, мыли и снаружи, и изнутри. В первые сутки давали им йодистые препараты, особенно детям. Это спасло от многих неприятностей со щитовидной железой. Дозиметрический контроль был постоянно.

люди, проживавшие на пораженных территориях и получившие критические дозы облучения в период аварии;
специалисты и рабочие, принимавшие участие в ликвидации;
граждане, заболевание у которых выявили впоследствии по прошествии определенного времени с момента аварии;
получившие инвалидность, связанную с лучевой болезнью;
доноры костного мозга для пораженных (независимо от места проведения операции);
проживающие в период с 1996 года по настоящее время в особых зонах на постоянной основе.

Гражданка С. обратилась в ПФ с заявлением о досрочном выходе на пенсию. Она имеет статус чернобыльца и возраст в 51 год. Фонд рассмотрел пакет документов, предоставленный заявителем, и отказал гражданке. Хотя С. в общем и подходит под нормы, оговоренные в законе 1244-1 от 1991 года, но не соблюдалось одно из основных требований – наличие стажа не менее пяти лет.

Причина указанных нарушений связана с отсутствием должного снабжения льготными лекарственными медикаментами аптечного пункта ГП №220. Фармацевтическая компания «Биотек» и ГП №220 не принимают мер по решению этого вопроса и проблема приобрела системный характер, которая может повлечь за собой непоправимые последствия для жизни и здоровья ГПВР.

В мэрии девушка из справочной службы отправила Сан Саныча в отдел здравоохранения. Сотрудники этого отдела также ни чем не смогли помочь и порекомендовали дедушке поехать в Калугу. Там есть областная организация помощи чернобыльцам, вполне вероятно, что они смогут помочь. Хотя, скорее всего дедушка искал не союз чернобыльцев и даже не конкретный специальный госпиталь. Подозреваем, что знакомый, который направил дедушку в наукоград, имел виду обнинский ИМР.

Полицейский признался, что про такой госпиталь он ни разу не слышал и предложил гостю обратиться в администрацию. Мы вызвались сопроводить пожилого человека к мэрии, а по дороге узнали о том, что привело его в наш город. Сан Саныч рассказал, что в Чечне ему не оказывали нужного медицинского обслуживания, и кто-то из знакомых посоветовал ему поехать в «то ли Обнинск, то ли Огниниск». Сан Саныч медлить не стал, и, не спросив точного адреса, выехал в Москву, там нашёл в расписании нужную электричку, и вот уже 30 минут как гуляет по первому наукограду. У чернобыльца проблема с руками, кожа меняет цвет, и ему необходимо лечение, хотя дедуля очень активный и компанейский.

Забытый герой Чернобыля

Кстати, Припять в тот день еще не была отселена, но туда из киевских автопарков отправили несколько сотен автобусов. Их водителям пришлось провести ночь с 26 на 27 апреля в поле возле завода по производству сыра, располагавшегося недалеко от ЧАЭС. А утром началась эвакуация города.

То ли в конце мая, то ли в начале июня в Киев приехал американский врач Роберт Гейл. Он тогда был известен во всем Советском Союзе — по телевидению и в газетах о нем говорили как о специалисте, приехавшем спасать чернобыльских ликвидаторов. Именно он работал с переоблученными пожарными в Москве. В Киеве Гейл посетил наш институт. Профессор Киндзельский подробно рассказал ему, как он лечит пострадавших, и о том, что методика дает положительный результат. Гость слушал профессора с явным скепсисом.

Говоря о героях Чернобыля (см также Авария на ЧАЭС. Первые герои Чернобыля) незаслуженно упускают еще и врачей, спасавших жизни.
Один из них — Леонид Петрович Киндзельский, который, будучи в 1986-м главным радиологом Минздрава Украины, спас множество жизней ликвидаторов и действительно вписал свое имя в историю украинской медицины прописными буквами в раздел «Врачебное мужество».

— Да, но только до пятого мая — в этот день к нам явились «товарищи в штатском». Они обязали всех держать язык за зубами, изъяли истории болезней и другую документацию. Впрочем, пожарные не очень-то их испугались и после визита сотрудников спецслужбы говорили все, что хотели.

Затем Гейл выступил в Министерстве здравоохранения УССР перед украинскими врачами. Я там присутствовала. Тогда мы и узнали, как американский доктор лечил больных: убивал костный мозг и подсаживал донорский. Причем донорский материал проверялся на совместимость лишь по небольшому количеству параметров. В результате далеко не у всех он приживался. У многих организм отторгал чужой костный мозг, и пациент умирал. Когда на встрече в Минздраве врачи спрашивали Гейла, почему он применил такую методику, вразумительного ответа не услышали.

У нас были ребята из МИФИ, преподавали на кафедре радиационной защиты. Приехали на станцию добровольцами предложить свою помощь. Они давали рекомендации по снятию фона. Не надо, скажем, городить сплошную защиту на каком-то участке, достаточно вот тут площадочку зачистить — и фон сразу упадет. Я ради интереса с ними ходил в разведку несколько раз, они делали так: намечали заранее точки, пробегали по ним, замеряли дозы, находили, откуда идет просвет, а потом высчитывали, где лучше поставить стеночку, где закрыть, а где и почистить.

— Строительные работы шли на шести участках. Везде работали «стройбатовцы» Средмаша. Мы должны были следить за дозами, которые они накапливают. Кроме того, мы готовили данные о том, какое излучение там, где планируются новые работы, и сколько в этом месте получит человек за 1, 2, 3 часа. От этого зависело, кого туда посылать. Если послать того, кто уже набрал приличную дозу, можно вылететь в передоз. Передоз был нам запрещен категорически.

— Приехать на станцию, пройтись по машинному залу, выйти на четвертый блок — и за один проход получаешь 1 рентген. Но если работать не на самом блоке, а в сравнительно «чистом» месте, дневные дозы были меньше. За день допускалось до 2 рентген, а если работы были особо важные — безмерно.

Разброс между ними был всегда, потому что точность дозиметров была низкой, на уровне 50%. То есть если у человека 5 рентген набрано, с равным успехом это может быть и 7 рентген, и 2 с половиной. Но у нас за счет двойного отслеживания данных — в «карандашах» и накопителе — точность получалась немного выше. Во всех отчетах, кстати, говорили, что в нашем подразделении самая большая точность измерения доз.

А особист — вот этот Виктор Молочков — затушил окончательно, изъял бумаги. Очень спокойно сказал: «Ты же был в курсе, что он в Киев рванул? А почему не остановил?» — «Ну что ты хочешь, — ответил я. — Они тут с мая месяца. Ты еще можешь выйти за зону, а им нельзя. Ну съездил к девочкам на пару дней. Работа же не встала из-за этого». Особист сказал: «Ну смотри, если в пятницу он здесь не будет стоять, оба пойдете под трибунал, а придет — будете на работу ходить». Ну и он в пятницу с утра как раз появился.

Тайны Чернобыля

«Я обязан присутствовать во время загрузки, выгрузки топлива. 45 суток ведется профилактический ремонт. Срывается стержень каким-то образом летит, теряет траекторию, разбивает графитовые кладки, идет утечка радиации. Уже тогда умерло 6 человек», — вспоминает Шаврей.

«В Советском союзе было единственное место, где было разрешено вообще лечить лучевую болезнь и ставить диагноз лучевой болезни. Это был институт биофизики. Так называемая шестая клиника», — говорит заместитель директора Национального музея «Чернобыль» по научной работе Анна Королевская.

Приемное отделение поликлиники в Припяти. Именно сюда везли в первую очередь ликвидаторов и работников атомной станции в ночь аварии. Утром 27 апреля здешние медики собрали 117 больных и отправили в Москву. Но это были не все пациенты с лучевой болезнью. Часть из них попала в Киев. Советская номенклатура подтвердила 137 диагнозов. Среди них были ликвидаторы с тяжелой формой облучения.

Еще одна замалчиваемая история Чернобыля, которая превратилась в миф. По советской версии, всех облученных ликвидаторов и работников станции лечили в Москве. В фильме НВО тоже фигурирует 6-я столичная клиника. Но часть пораженных радиацией остались в Киеве. Украинским врачам запрещали ставить диагноз «лучевая болезнь». Опыт, полученный после военных ядерных испытаний, был засекречен. А медикам надо было спасать людей. И они с этим справились.

«Не было компьютеров – поэтому делали такие большие простыни и вписывали туда показатели крови. Леонид Петрович смотрел на них, решал, когда нужно подсаживать этот костный мозг. Они должны были восстановиться. Тогда работал этот костный мозг чужой. Но это было время», — говорит Губарева.

Задействованный персонал медиков отдал все силы для спасения людей. Врач Белоконь сам из последних сил добрался со станции до больницы, где его немедленно уложили с теми же симптомами, что и у тех, кого он отправил сюда до этого.
На пределе сил работала на Чернобыльской станции фельдшер М. М. Сергеева, дежурившая в ту ночь в здравпункте административно-бытового корпуса №1 станции.

Старшего фельдшера Т. А. Марчулайте вызвала ночью на работу санитарка. Где-то в 2 ч 40 мин она уже принимала в приемном покое первых пострадавших. Вот что она рассказала о работе в первые часы после аварии:
«Я увидела диспетчера «Скорой» Мосленцову. Она стояла, и слезы буквально текли из ее глаз. В отделении стоял какой-то рев. У привезенных со станции открылась сильная рвота. Им требовалась срочная помощь, а медицинских работников не хватало. Здесь уже были начальник медсанчасти В. А. Леоненко и начмед В. А. Печерица.
Удивлялась, что многие поступившие – в военном. Это были пожарные. Лицо одного было багровым, другого – наоборот, белым, как стена, у многих были обожжены лица, руки; некоторых бил озноб. Зрелище было очень тяжелым. Но приходилось работать. Я попросила, чтобы прибывающие складывали свои документы и ценные вещи на подоконник. Переписывать все это, как положено, было некому…
Из терапевтического отделения поступила просьба, чтобы никто ничего с собой не брал, даже часы – все, оказывается, уже подверглось радиоактивному заражению, как у нас говорят – «фонило».

И все-таки, как и при локализации аварии, так и при оказании помощи пострадавшим, тесно переплелись самоотверженность персонала и неготовность соответствующих служб встретить такую беду. Почему сначала не действовал санпропускник самой атомной станции? Почему не сработала в полном объеме система обработки больных на случай массового поражения людей? Да и саму методику оказания первой помощи в случае радиационного поражения удалось применить не сразу и не полностью.
Такие были вопросы в адрес руководителей медицинской службы. Лишь благодаря мужеству и самоотверженности рядовых медицинских работников, водителей «Скорой помощи», пренебрегших во имя дела опасностью, удалось поддержать пострадавших на первом этапе их лечения.
Вот урок, который преподал Чернобыль.

В работу по обработке больных включились и наши хирурги А. М. Бень, В. В. Мироненко, травматологи М. Г. Нуриахмедов, М. И. Беличенко, хирургическая сестра М. А. Бойко. Но под утро все абсолютно вымотались. Я позвонила начмеду: «Почему больных на станции не обрабатывают? Почему их везут сюда «грязными»? Ведь там, на ЧАЭС есть санпропускник?». После этого наступила передышка минут на 30. Мы за это время успели разобрать кое-какие личные вещи поступивших. И где-то с 7.30 утра к нам стали привозить уже обработанных и переодетых больных.
В 8.00 нам пришла смена…».

У нас, правда, имелась упаковка для оказания первой помощи на случай именно радиационной аварии. В ней находились препараты для внутривенных вливаний одноразового пользования. Они тут же пошли в дело.
В приемном покое мы уже израсходовали всю одежду. Остальных больных просто заворачивали в простыни. Запомнила я и нашего лифтера В. Д. Ивыгину. Она буквально как маятник успевала туда-сюда. И свое дело делала, и еще за нянечку. Каждого больного поддержит, до места проведет.
Остался в памяти обожженный Шашенок. Он ведь был мужем нашей медсестры. Лицо такое бледно-каменное. Но когда к нему возвращалось сознание, он говорил: «Отойдите от меня. Я из реакторного, отойдите». Удивительно, он в таком состоянии еще заботился о других. Умер Володя утром в реанимации. Но больше мы никого не потеряли. Все лежали на капельницах, делалось все, что было можно.

Мы, кстати, случайно узнали, что сами от больных облучились. Дозиметристы каждое утро приходили и мерили их. В один день наша заведующая подошла к дозиметру — а он как защелкал! Вот так нас тоже решили проверить. Оказалось, что мы все тоже накопили много облучения. Статуса ликвидатора мы не имеем. Но мы и героями себя особыми не считаем. Я считаю, что вот эти ребята, ликвидаторы — они герои. И им повезло, что выпутались из этой ситуации.

Если бы мы их все время не мыли, лучевая болезнь у пострадавших развилась бы, как у москвичей. Там сидели и ждали, пока приедет американский врач Гейл, который скажет, что нужно делать. Гейл приехал и сказал, что нужно пересаживать костный мозг, убивая костный мозг собственный. Потом уже стало известно, что Гейл — военный физик и не имеет медицинского образования, и его методика ошибочна.

«К этому нужно быть готовыми. Привезли когда первых пожарников в Москву (пожарных. — Прим. Лайфа), привезли в шестую больницу, она была нашей отрасли атомной, обслуживало нас третье медицинское атомное управление. Если ты обмываешь облучённого человека, ты его должен мыть в душе с отдельной канализацией».

«У обуви нормы чуть побольше, то есть обувь там 2500 бета-распадов, одежда — 1500 распадов. Значит, если у тебя ботинки заражённые, если ты ходил по такой грязи, ты должен снять и надевать новые. И это всё захоранивается. Теперь вот ты пришёл мыться, там полотенец не было, были белые чистые простыни с этикеткой».

«Мы предложили очень простой вариант, его можно было сделать за два-три года. И мы даже предложили уже потом, когда поменялся их президент, исполнить это за два-три года, и всего на это нужно было, по-моему, два миллиарда долларов. Они отказались, у меня есть эти письма. Кучма, его службы написали, что они в наших услугах не нуждаются, тем более что мы заняли третье место».

«А на улице — только бегом, только бегом. Не так, как в фильмах американских, «Чернобыль» там, на улице сидят, стол поставили — такого не может быть. Во-первых, людей не увидишь. Вот как сейчас из-за коронавируса пустые улицы, то же самое — пустые улицы, люди все только по помещениям, в помещении ни одной форточки не открыто, всё закрыто. И каждый день происходит мокрая уборка. В тех помещениях, где находятся люди, полы покрыты пластиком, и этот пластик заведён на стену на десять сантиметров, то есть можно водой всё это дело смочить, потом убрать. Потому что пыль всё время радиоактивная была не только на улице».

«Они должны были накатить эти арки, сделать это «Укрытие», затем нужно было разработать специальные механизмы, оборудование какое-то придумать, чтобы разбирать под этим колпаком, чтобы пыль не разносилась по территории станции и дальше не заражать водные источники, Припять и прочее. После того как разберут всё, достанут уран — 190 тонн, которого там нет. Те остатки, которые будут, они должны складировать в контейнеры, найти грязное место и куда-то все эти контейнеры спрятать».

В Какую Больницу В Москве Привозили Ликвидаторов Чернобыльской Аэс

Директор ГУП «Специальное предприятие при правительстве Москвы» Геннадий Скачков в апреле 1986 года находился в краткосрочном отпуске в Брянске. Ему тогда было 25 лет, он служил в войсках гражданской обороны. 29 апреля ему пришла телеграмма о том, что нужно срочно явиться в воинскую часть.

Те, кто получил свою дозу сразу после аварии, болеют меньше. Тем, кто приехал со временем, гораздо хуже: неподготовленный организм с годами набирает, накапливает радиацию. Летом по улице все ходят в тапках. От обычной обуви ломит ноги. Даже сегодня в этих местах на трех новорожденных — один мертвый. Почти все младенцы — с отклонениями. Самые распространенные болезни у новорожденных – «заячья губа», косолапие, хрупкие кости.

Все не те слова вам говорю… Не такие… Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие… Но скажу… Еще никто не знает… Когда я не отдала им мою девочку… Нашу девочку… Тогда они принесли мне деревянную коробочку: «Она — там». Я посмотрела… Ее запеленали… Она в пеленочках… И тогда я заплакала: «Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька». Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко… Там только его имя… Она же была без имени, без ничего… Только душа… Душу я там и похоронила…

Мой муж — чернобыльский киборг»: история жизни ликвидатора

И в один день я заметил, что у меня стала чернеть нога, будто плесенью покрылась. Меня сразу доставили в подмосковный госпиталь. Врачи были шокированы, когда узнали, что я не снимал форму, которую носил весь май в Чернобыле. Только в больнице с меня сняли эту одежду и уничтожили.

— Я до сих пор помню профессора, докторов, которые носились со мной как с родным сыном. Одна врач мне сдавала свою кровь для прямого переливания. Редкая у меня оказалась группа, не было такой в больнице, — вспоминает Брехов. — В институте мне провели восьмичасовую операцию по удалению селезенки. Потом было долгое и мучительное восстановление дома у мамы в Тамбовской области. Бесконечные лекарства, правильное питание. Я выпал из жизни. Просто лежал живым трупом, пока меня не навестил мой приятель. Он-то и сказал, что пора вставать, тренироваться.

Наталья качает головой: «Обычные граждане не знали о последствиях. А вот в парткоме все поняли сразу. Когда людей в том же Брянске и из других зараженных городов после аварии заставили выйти на первомайскую демонстрацию, местные жители удивлялись, почему жены партработников в жару надели кожаные пальто и перчатки. Таким образом эти дамы думали себя обезопасить от радиации».

— Это вы в кино увидели? Ни от кого не скрывали. Вот только отбор военнообязанных проходил тщательно. 18-летних парней не загоняли в Чернобыль. Отправляли тех, кто успел обзавестись семьей, детьми. А мой Игорь оказался сразу на месте. С подводной лодки куда ты денешься? — говорит Наталья.

— Чернобыль с нами навсегда. Два года назад Игоря прилично шандарахнуло. Он совсем перестал говорить. И все время спал. Потерял память. Чуть в кому не впал. Думала, я его потеряю. Тогда врачи решили, что мужу необходима пересадка печени. Страшно было. Но согласились. Помню, положили Игоря на операцию. Я приехала домой и как стала реветь.

Потом специалисты сказали: хорошо, что этот замысел остался неосуществленным, ведь мог произойти взрыв водородной бомбы — почему мы и спешили откачать воду из подреакторных помещений…»
Из воспоминаний начальника Управления государственной пожарной охраны ГУ МВД Украины в Киевской области генерал-майор внутренней службы Василия Мельника.
Лично я не считаю, что здесь было сплошь «вредительство» и прочее. Время чисто физически другое: исследований еще мало, определенный этап развития науки-техники. А когда-то вообще радием детей лечили, так что.

«Здравствуйте мои дорогие, хорошие Наденька, Наташенька! С большим приветом к вам курортник и лодырь. Это я говорю потому, что отлыниваю от воспитания нашей крошки Наташки. В начале письма прошу извинить за почерк и ошибки. Это, кстати, ты, Надя, виновата, что переписывала за меня служебные планы и конспекты и совсем меня разучила держать ручку. Живу я хорошо. Поселили нас в институте клиники для осмотра. Как вы знаете, здесь все, кто был тогда. Так что мне весело, ведь мой караул весь при мне. Ходим, гуляем по вечерам, любуемся вечерней Москвой. Одно плохо, что любоваться приходится из окна. Увы, такие здесь законы.
Надя, ты будешь читать это письмо и плакать. Не надо, утри слёзки.. Всё обошлось хорошо. Мы ещё до ста лет доживём. И дочурка наша ненаглядная нас перерастёт раза в три. Очень по вам, очень соскучился. Закрою глаза и вижу тебя, Надя с Натальей Владимировной. Да, ещё, пожалуй, вы меня не узнаете, когда приеду. Начал отпускать усы и бороду. Сейчас у меня здесь мама. Примчалась. Она вам позвонит и скажет, как я себя чувствую, чувствую я себя хорошо. На этом буду заканчивать. Не волнуйтесь, ждите с победой. Крепко обнимаю и целую. Твой навеки Владимир. Москва, 6-я клиническая больница».
Когда Надя получила это письмо, Владимира уже не стало».

Позже в течение ночи было сделано еще несколько замен — почти все огнеборцы очень быстро получали смертельные дозы облучения, прямо на месте падая и переставая осознавать происходящее.
Самостоятельно не уходил никто, никто не бежал, никто не мог даже подумать о том, что «нафик мне это надо».
И приказ, и человеческая ответственность.

Со стороны Правительственной комиссии мы получали очень много вводных. Порой даже нереальных. Например, поступила команда поднять с помощью механической лестницы на разрушенную крышу пожарный рукав и заливать водой раскаленное нутро реактора. Но из-за кошмарного уровня радиации люди могли работать там не более пяти минут. За это время такую операцию не выполнить. Пытались также набросить, подняв вертолетом, на горловину реактора гигантское, сваренное из трубы большого диаметра кольцо с отверстиями. К нему крепилось несколько рукавов для подачи воды. Но от ветра они начали вздыматься ввысь, словно воздушные змеи, и могли коснуться лопастей винта.

Когда в последние годы наши самолеты Бе-200ЧС летали для оказания помощи иностранным пожарным, далеко не все задумывались про обывательское «а зачем, там же враги!». Большинство понимало, что беда объединяет, и в борьбе со стихией порой нет ни «сторонников такого-то правительства», ни русских, молдаван или евреев (как было в большинстве подразделений Советской Армии, между прочим) — враг один для всех мирных людей, и разобщение ему только на пользу.
И хотелось бы сегодня, в 31-ую годовщину аварии на ЧАЭС, вспомнить о действиях пожарных-чернобыльцев, украинцев, белорусов, русских и не только, которые выполняли свой долг до конца, отстаивая безопасность мирного населения всей Земли.