В Какой Больнице Лечили Пожарных Из Чернобыля: обновленная информация, быстрый ответ

Содержание

Неудобные тайны Чернобыля: все, кого лечили в Москве; умерли, а все, кто попал в Киевскую клинику; выжили, благодаря одному человеку

Эту историю рассказал сайт “Ukrainian People” со ссылкой на воспоминания, которыми поделилась в сети пользователь Лала Тарапакина, которая обожает разматывать клубки и сопоставлять истории. Например, старое забытое интервью с Анной Губаревой, онкологом Киевского института радиологии и онкологии, которая принимала первых ликвидаторов, завели ее в множество поисковых запросов и многочисленных показаний.

Фотография сделана в 1986 году в Киеве в Национальном институте рака. Пациенты, получившие очень большие дозы облучения на ЧАЭС, сфотографировались с медиками, которые их лечили. Крайний слева во втором ряду — профессор Леонид Киндзельський

В 1986 году киевские радиологи не могли вступать в открытые конфликты с московскими. Но Киндзельський все равно делал свое — после диагностирования, кроме гамма-облучения, еще альфа и бета, он применил диаметрально другой метод лечения: подсаживал донорский костный мозг внутривенно, НЕ убивая собственный костный мозг ребят.

Москва пошла по пути метода Гейла: иностранные врачи в те времена были в особом почете. Метод Гейла заключался в пересадке костного мозга, ребятам находили совместимого донора, «убивали» собственный костный мозг, а потом ждали, когда приживется донорский и приживется ли вообще.

Леонид Киндзельський был человеком с характером. Несмотря на настойчивые рекомендации московских коллег, он открыто отказался использовать этот метод: профессора смутило, что лечение острой лучевой болезни полностью совпадает с лечением острого лейкоза после лучевой терапии.

Чернобыль: Медик рассказала о масштабах катастрофы и о том, как в Киеве и Москве спасали ликвидаторов

Нынешнее государство, если бы сегодня взорвался в Чернобыль, так бы и сделало. Были бы вот те несколько автопарков, которые стояли под открытым небом 27 числа и ожидали, пока разрешат эвакуацию Припяти. Однако сейчас бы Припять никто не эвакуировал. Города специально для чернобыльцев, для переселенных людей, никто бы сейчас не построил. Тогда нам хватало денег на еду, мы верили в государство и надеялись, что оно нас не оставит.

Из 115-ти человек, которым был поставлен диагноз « острая лучевая болезнь», где-то 20-ти удалось предотвратить последствия этой болезни, то есть, падение показателей крови. А 51 человеку пришлось подсаживать костный мозг. Отсюда больные, которые требовали пересадки, были переведены в другое отделение. Те, кто не вместился, 40 человек, переместились в открытое отделение лучевой патологии в Институте гематологии. Там профессор Клименко тоже пересаживал костный мозг.

— Это еще тогда ученые-радиологи, специалисты, говорили, что реализация последствий этого взрыва наступит через 20−30 лет. То, что сейчас происходит — это реализация сублетальных, или ниже, чем смертельные, доз радиации. Онкопатологии проявляются через 10−20 лет. Так как дозы были малые, они проявятся чуть позже, через 30 лет. Мы видим это сейчас.

Потом приехал Гейл ( доктор Роберт Питер Гейл из Америки в то время принимал активное участие в лечении больных острой лучевой болезнью после Чернобыля). Он начал убивать костный мозг этих больных и подсаживать им чужой. Ошибка была в том, что для того, чтобы трансплантировать чужой костный мозг, нужно 36 параметров, и чтобы хотя бы по 18-ти из них они ( костный мозг донора и реципиента) совпадали. А там было 5−6 [параметров]. Естественно, он не приживался.

— Атомная станция продолжала работать, приехали московские ученые и сказали, что, да, доза радиации невысокая, поэтому пусть Киндзельский тут не выдумывает, все это ерунда, никакой опасности нет, Украина не пострадала, и для украинцев, мол, даже полезны малые дозы радиации.

Профессор Киндзельский выбрал иной метод лечения: внутривенно вводил в кровь стволовые клетки. В течение нескольких суток они выполняли функции костного мозга, затем умирали и выводились из организма. А тем временем собственный костный мозг больного отдыхал, выходил из криза, и человек постепенно выздоравливал.

— Братья Шаврей. Они втроем служили в пожарной части Чернобыльской АЭС. Когда взорвался ядерный реактор, вылетевшие из него раскаленные куски графита подожгли крышу машинного зала. Братьям довелось участвовать в тушении этого пожара. Скорее всего, Леонида Шаврея по ошибке записали в списки пожарных, которых отправляли на лечение в шестую больницу Москвы, но на самом деле он попал к нам. Представьте, что мужчина чувствовал, когда услышал в теленовостях сообщение о своей смерти. Пришел к заведующей отделением и говорит: «По телевизору сказали, что я умер в Москве. А я живой, в Киеве нахожусь»…

Говоря о героях Чернобыля (см также Авария на ЧАЭС. Первые герои Чернобыля) незаслуженно упускают еще и врачей, спасавших жизни.
Один из них — Леонид Петрович Киндзельский, который, будучи в 1986-м главным радиологом Минздрава Украины, спас множество жизней ликвидаторов и действительно вписал свое имя в историю украинской медицины прописными буквами в раздел «Врачебное мужество».

Наши пациенты поняли: если бы их отправили в Москву, то неизвестно, чем бы закончилось лечение. Они Киндзельского чуть ли не на руках стали носить, ведь он спас им жизнь. Государство «отблагодарило» Леонида Петровича тем, что сняло с должности главного радиолога УССР. На профессора начались гонения, кто-то был заинтересован его дискредитировать. Доказывали, что он не был в Чернобыльской зоне. Умер Киндзельский в 1999 году. Мы — бывшие пациенты, врачи, медсестры — лет десять подряд собирались в день смерти профессора на его могиле.

Больше всех облучились ныне покойные профессор Киндзельский и заведующая отделением Нина Алексеевна Томилина. Тут нужно сказать, что в полости рта и желудках наших пациентов появились причинявшие боль эрозии, вызванные воздействием радиации. Эрозии во рту смазывали раствором дефицитной метиленовой синьки. Она хранилась у Нины Алексеевны. Каждый день больные выстраивались в очередь, и она лично выполняла процедуру. Нина Алексеевна больше других врачей находилась рядом с чернобыльскими пациентами и получила самую большую дозу облучения.

Обожаю разматывать клубки и сопоставлять истории. Например, старенькое забытое интервью с Анной Губаревой, онкологом Киевского института радиологии и онкологии, принимавшей первых ликвидаторов, завело меня в тьмутаракань поисковых запросов и многочисленных свидетельств.

Леонид Киндзельский был мужик с характером. Несмотря на настоятельные рекомендации московских коллег, он открыто отказался использовать этот метод: профессора смутило, что лечение острой лучевой болезни полностью совпадает с лечением острого лейкоза после лучевой терапии.

— В фильме показали неправду. Директор станции вел себя отлично. Я находился с ним в противорадиационном бункере. Мы, три офицера, в первый день там дежурили. Брюханов находился в штабе. Я каждые 15 минут подходил к двери, чтобы получить указания, и передавал их наверх.

В ночь на 26 апреля 34 года назад инспектора пожарной безопасности на ЧАЭС Петра Шаврея разбудил звонок в дверь. «Станция взорвалась! Быстрее», — услышал он. На самом деле на Яновом мосту в Припяти тогда не стояла толпа зевак, как это показали в сериале НВО «Чернобыль». Зато за небольшим лесом из разрушенного реактора в небо уходил красивый огненный столб. Так горела радиация. В ту ночь на станции тушили пожар еще два его брата, Леонид и Иван.

Потом главный врач Московской больницы №6 Гуськова вместе с американским профессором Гейлом прилетели к нам, посмотреть, как Киндзельский нас лечит. Наш врач одевал только халат, а они зашли в своих скафандрах, боялись украинской радиации. Леонид Петрович берет карточку каждого и зачитывает, как нас зовут, какие анализы у нас.

Знаете, почему эти ребята погибли, а мы остались живы? Потому что мы работали на своем объекте, мы знали, куда заходить, куда выходить. А их часть, где был Игнатенко, занимались охраной города. Они бывали у нас на учениях три раза в год, но хорошо объект они не знали. Они приехали, увидели, где горит, а это полыхала радиация. И пошли сразу туда, прямо в радиацию, попали в пекло. Если бы они поднимались, например, со стороны транспортного коридора, то все было бы не так. А так они поработали там минут 20, и все. Скорые только успевали приезжать и забирать их в больницу. А через сутки их самолетом отправили в Москву в больницу.

Что-то нас удерживало от того, чтобы ехать в Москву. Еще до аварии я знал, что если схватил радиацию, то нужно выпить спирт или самогонку. Еще начальник цеха Фроловский мне говорил, если на выходе у меня обнаруживали дозу: «Сынок, тебе еще детей рожать. Иди и выпей полстакана спирта, и без этого его не выпускать».

Они умирали, потому что их лечили в Москве: герой, которого не показали в сериале Чернобыль, рассказал правду об аварии

– Мои братья Леня и Иван были в составе караула, поэтому к тушению пожара они приступили через семь минут. Я, когда приехал, снял туфли, обул кирзовые сапоги, на мне была обычная форма,надел, взял 16-килограммовый противогаз. Слышу голос брата Леонида, он тогда был командиром подразделения, который тушил крышу машинного зала: «Рукава давай, эти сгорели!»

– Да. Брату сделали пересадку костного мозга. У Лени в костном мозгу осталось 27% живых частиц, он уже чах. И если бы его лечили, как в Москве, то он давно был бы на кладбище. Отличие методики Леонида Петровича в том, что он пересаживал живой костный мозг. А по теории Гейла, костный мозг донора нужно облучить и только потом пересаживать.

– Нет. У меня было 60% живых частиц в костном мозге. И тогда Леонид Петрович сказал, что будем работать с кровью. Мне просто вливали плазму. Я очень долго лежал в больнице, у меня подозревали рак крови, потому что были низкие лейкоциты. Но третья пункция показала лучшие результаты. Слава Богу, все обошлось.

– В фильме показали неправду. Директор станции вел себя отлично. Я находился с ним в противорадиационном бункере. Мы, три офицера, в первый день там дежурили. Брюханов находился в штабе. Я каждые 15 минут подходил к двери, чтобы получить указания, и передавал их наверх.

«Уже в июле техника была отправлена в Чернобыль. С июля по декабрь было расчищено порядка 2500 квадратных метров грунта. Там, где излучение было на запредельных характеристиках», – рассказывает генеральный директор АО НИИ «Траснмаш» концерна Уралвагонзавод Антон Свиридов.

Из 190 тонн ядерного топлива 171 тонну выбросило взрывом наружу. Крыша станции была усыпана обломками реактора. Уровень радиации – 10 тысяч рентген в час. При безопасном – 50 микрорентген. Радиоактивное облако накрыло несколько областей Советского Союза: это Киевская, Гомельская, Могилевская, Брянская, Калужская, Орловская, Тульская области. В радиусе 30 километров от станции была объявлена зона отчуждения – 2 600 квадратных километров. В результате аварии навсегда лишились своих домов около 140 тысяч человек. Больше всего пострадала Беларусь.

«Настроения были разные, скажем, у меня полроты были таджики, казахстанцы и кыргызстанцы, их обманули – сказали, что они едут на ликвидацию землетрясения в Молдове, а привезли в Чернобыль», – вспоминает председатель Общественного объединения «Союз Чернобыля» Виктор Деймунд (Казахстан).

«Радиоактивному загрязнению подверглись 1 миллион 660 тысяч гектаров сельскохозяйственных земель. Это порядка 20% земель на 1986 год. Выпали два нуклида. Это Цезий-137 и Стронций-90. Цезий – период полураспада 30 лет. Стронций – 29 лет», – уточняет заместитель директора Института почвоведения и агрохимии Национальной академии наук Республики Беларусь Николай Цыбулько.

«Пришли автобусы – такие «Икарусы» красные, шесть штук или 8. Сказали: «Детей срочно, мам с детьми, школьников, всех детей – вывезти». Мы надеялись, что мы вернемся, нам объявили: взять с собой только документы и поесть что-нибудь на дорогу», – рассказывает местная жительница Тамара Никитюк.

– Расскажу. Меня часто приглашали в музей Чернобыля, когда туда приезжали делегации. И как-то приехала группа, где были американцы и канадцы. Они хотели послушать живых участников событий. И в конце разговора встает афроамериканец, хочет задать вопрос мне. И переводчик передает: «Вы очень красиво рассказывали про Леонида Киндзельского, а знаете ли вы Игоря Киндзельского?» Отвечаю, что нет, не знаю. Он заулыбался и говорит: «А я знаю».

Что-то нас удерживало от того, чтобы ехать в Москву. Еще до аварии я знал, что если схватил радиацию, то нужно выпить спирт или самогонку. Начальник цеха Фроловский мне говорил, если на выходе у меня обнаруживали дозу: «Сынок, тебе еще детей рожать. Иди и выпей полстакана спирта. Без этого его не выпускать».

Знаете, почему эти ребята погибли, а мы остались живы? Потому что мы работали на своем объекте, мы знали, куда заходить, куда выходить. А их часть, где был Игнатенко, занимались охраной города. Они бывали у нас на учениях три раза в год, но хорошо объект не знали. Приехали, увидели где горит, а это полыхала радиация. И пошли сразу туда, прямо в радиацию, просто в пекло. Если бы они поднимались, например, со стороны транспортного коридора, то все сложилось бы иначе. А так они поработали минут 20, и все. Скорые только успевали приезжать и забирать их в больницу. А через сутки их самолетом отправили в Москву в больницу.

Врачи не говорили чернобыльским пациентам, что они обречены

Поступали люди с разной степенью лучевой болезни, в том числе и крайне тяжёлые. Более половины пострадавших имели еще и лучевые ожоги. В первые несколько дней в нашу клинику поступило 237 человек с подозрением на острую лучевую болезнь. Двадцать семь из них погибли от несовместимых с жизнью лучевых поражений. Потом поступали еще пациенты, но те, у кого была подтверждена лучевая болезнь – 108 человек — в основном поступили в первые три дня.

В 1986 году Наталия Надежина была главным врачом клинического отдела Института биофизики МЗ СССР (на базе Клинической больницы № 6). В настоящий момент она – ведущий научный сотрудник лаборатории местных лучевых поражений и последствий острой лучевой болезни ФГБУ ГНЦ ФМБЦ им А.И. Бурназяна ФМБА России.

Лечение проходило в зависимости от выраженности лучевых ожогов и степени тяжести лучевой болезни. Во время агранулоцитоза, когда снижаются основные показатели периферической крови (мало лейкоцитов и тромбоцитов), больные для защиты от инфекции должны находиться в асептических условиях – это стерильные палаты с ультрафиолетовым обеззараживанием воздуха, а при их лечении применяли системные антибиотики. Снижение тромбоцитов приводит к повышенной кровоточивости, поэтому при необходимости пациентам переливалась тромбомасса.

Аварии случались и ранее, радиационная медицина развивалась, мы уже владели большим опытом и определенными навыками по диагностике, лечению, сортировке, прогнозу тяжести. Но одновременно такое количество пострадавших с одинаковыми видами воздействия (бета и гамма излучение) – это особенность чернобыльской аварии. С профессиональной точки зрения стали лучше понимать, например, как лечить ожоги, проводить профилактику инфекционных осложнений, все это дало большие уроки. Подтвердилось, в частности, что успешно лечить крайне тяжелые радиационные ожоги небольшой площади можно только пересадкой собственной кожи пациента (лоскуты на сосудистой ножке). А пересадку костного мозга нужно делать только при такой большой дозе облучения, после которой он сам не способен восстановиться (более 800-1000 бэр).

Молоко с йодом – другое дело. При Чернобыльской аварии выделялся радиоактивный йод, и поэтому йодистые препараты назначали для уменьшения его воздействия на организм, а чтобы йод меньше раздражал желудок, запивали или смешивали с молоком. Йодистый калий — лекарственное средство, которое применяется при радиационных авариях при выбросах радиоактивного йода.

Прибывшая из дома старший фельдшер Т. А. Марчулайте впоследствии вспоминала: «Я увидела диспетчера «Скорой» Мосленцову. Она стояла, и слезы буквально текли из ее глаз. В отделении стоял какой-то рев. У привезенных со станции открылась сильная рвота. Им требовалась срочная помощь, а медицинских работников не хватало. Здесь уже были начальник медсанчасти В. А. Леоненко и начмед В. А. Печерица. Удивлялась, что многие поступившие – в военном. Это были пожарные. Лицо одного было багровым, другого – наоборот, белым, как стена, у многих были обожжены лица, руки; некоторых бил озноб. ».

Из терапевтического отделения потребовали, чтобы больные ничего с собой не брали, даже часы – все подверглось радиоактивному заражению. Марчулайте попросила, чтобы прибывающие складывали свои документы и ценные вещи на подоконник. Переписывать все это было просто некому.

В Припяти в ту ночь по «Скорой помощи» дежурили диспетчер Л. Н. Мосленцова, врач В. П. Белоконь и фельдшер А. И. Скачек. В приемном покое дежурили медсестра В. И. Кудрина и санитарка Г. И. Дедовец. Первый вызов с АЭС поступил почти сразу после взрыва. Что произошло, толком не объяснили, но Скачек выехал на станцию. В 1 ч 35 мин с обычного вызова в диспетчерскую вернулся врач Белоконь. Сколько-нибудь внятной информации о произошедшем не было. В 1 ч 42 мин. позвонил Скачек и сообщил, что есть обожженные люди и требуется врач.

Не дождавшись врача, фельдшер Скачек повёз первую партию пострадавших в медсанчасть № 126 г. Припять. Через 40 минут после взрыва в медсанчасть поступили первые 7 пострадавших, в 4 часа 30 минут – 36, а к 10 часам утра – 98 человек. «Чернобыльцев» принимали Г. Н. Шиховцов, А. П. Ильясов и Л. М. Чухнов. Прибыла заведующая терапевтическим отделением Н. Ф. Мальцева. В работу по обработке больных включились хирурги А. М. Бень, В. В. Мироненко, травматологи М. Г. Нуриахмедов, М. И. Беличенко, хирургическая сестра М. А. Бойко. За подмогой по квартирам медиков отправили санитарку. Но многих не оказалось дома: ведь была суббота, и люди разъехались по дачам.

В медсанчасти рос уровень радиации. Мобилизованные из Южатомэнергомонтажа женщины постоянно мыли в полы, но производивший замеры дозиметрист повторял: «Моют, моют, а все равно грязно…». Чтобы освободить койки для пострадавших и не подвергать облучению больных, попавших в стационар до катастрофы, их стали отправлять домой прямо в пижамах. Благо, ночь стояла тёплая.

В Какой Больнице Лечили Пожарных Из Чернобыля

Пациенты умирали до 31 июля. Их похоронили на Митинском кладбище в Москве. Было создано групповое захоронение, возле которого был организован монумент. Тела укутывали в полиэтилен, клали в деревянные гробы, которые затем укутывали в полиэтилен, после чего запаивали в цинковые гробы. Потом могилы залили бетоном. Всего там сейчас тридцать могил. Из них три – символические. Это могила Владимира Шашенка, похороненного в Чистогаловке, Александра Лелеченко (тогда заместитель руководителя электрического цеха, он сбежал из припятской медсанчасти, чтобы помогать в ликвидации. В результате получил огромную дозу и умер в Киевской больнице седьмого мая), похороненного в Киеве, Валерия Ходемчука.

Помогали пострадавшим и их жёны. Так, к пожарному Василию Игнатенко в Москву приехала беременная жена Людмила. В момент аварии она была на шестом месяце, но мужа бросить не смогла и постоянно за ним ухаживала, обманывая врачей и говоря, что она уже рожала несколько раз. Также поступили и многие другие. Например, жена заместителя главного инженера по эксплуатации первого и второго блоков Анатолия Ситникова Эльвира. Она вообще очень много помогала не только своему мужу, но и многим госпитализированным, постоянно мотаясь по палатам и поддерживая дух, собирая информацию, сортируя хорошую и плохую и аккуратно передавая всем только хорошие новости, поддерживая в пострадавших силы для борьбы за жизнь.

Нарушения паспортного режима, неразборчивые записи в книгах, ошибки в заявлениях, разбросанность эвакуированных по всему огромному Союзу, множество папок с документами, люди без прописки, командированные – всё это жутко осложняло работу. При этом можно было оспорить сумму компенсации, если пострадавший мог доказать, что он нажил имущества на суммарную стоимость большую, чем полагалось по компенсации. Пострадавший должен был составить заявление, опись вещей, указать год приобретения, ведь износ тоже учитывался. После этого конфликтная комиссия, состоявшая из опытных товароведов и специалистов по ценообразованию, выезжала в город, где оценивала вещи. За день получалось осмотреть не более восьми-десяти квартир. Если всё проходило нормально, то данные счёта потерпевшего и сумма направлялись исполкомом в сберкассу, которая в течение полутора-двух месяцев переводила деньги на нужный счёт. Но так было далеко не всегда. Двадцать тысяч заявлений, и за каждым какая-то драма. Из-за суммы компенсаций – кто должен получить четыре тысячи, а кто три — рушились семьи, недобросовестные люди пытались поживиться и получить компенсацию дважды.

Эвакуация учащихся ССПТУ №50, 54 км до реактора. 6 мая 1986 г. Будущий ПГРЭЗ.

В начале августа начался один из самых тяжёлых этапов для работников припятского исполкома. Он наложился на работу в Полесском и Иванкове, ещё до переезда в Чернобыль в сентябре. Тогда Совмин СССР принял решение о материальной компенсации пострадавшим во время аварии. Одиночкам полагалось четыре тысячи рублей, бездетной семье – семь, семья из четырёх человек получала десять тысяч, то есть на ребёнка приходилось по полторы тысячи рублей. И вот здесь начался бюрократический ад.

В июне 1986 года, доктор Гейл приехал с визитом в Киев. Медики, профессора, гематологи задавали Гейлу вопросы, он не смог ответить практически ни на один из них. Все были очень потрясены. Потом, через несколько лет, выяснилось, что этот человек не имел медицинского образования и не имел права вообще прикасаться к больным.

— Врачи с нами работали не так, как в Москве. Там боялись ребят, шарахались от них. Врачи приходили к ним в защитной одежде, как в скафандрах. В первые дни капельницы им никто не ставил, а две недели давали какие-то таблетки. Их расселили по боксам. А с нами врачи разговаривал. Потом главный врач Московской больницы №6 Гуськова вместе с американским профессором Гейлом прилетели к нам, посмотреть, как Киндзельский нас лечит. Наш врач одевал только халат, а они зашли в своих скафандрах, боялись украинской радиации. Леонид Петрович берет карточку каждого и зачитывает, как нас зовут, какие анализы у нас. Меня поразило, как Гейл подходит ко мне и через переводчика говорит, мол, этот протянет лет семь. А брату, Леониду он дал от 3 до 5 лет. А мой брат еще 25 лет прожил, и я жив до сих пор. А ребята в Москве остались на кладбище. После того, как главврач Московской больницы Гуськова Ангелина Константиновна сняла Киндзельского с должности, он все равно к нам приходил, говорил, что нас не бросит. «Они мне запретили работать самостоятельно, а я спасал человека», — говорил он. А Москва хотела, чтобы он работал по методике Гейла. У брата донорский мозг прижился, он стал выздоравливать. А они своими экспериментами убили людей. Как так получилось, что у нас умер только один человек, а в Москве почти все? После этого Киндзельского восстановили в должности. И Гуськова снова приезжала и просила, чтобы он поделился своей методикой. Но он ей не дал, Москва ее не получила, а вот Америка получила.

— Меня часто приглашали в музей Чернобыля, когда туда приезжали делегации. И как-то приехала группа, где были американцы, канадцы. Они хотели послушать живых участников событий. И в конце разговора встает афроамериканец и говорит, что хочет задать вопрос мне. И переводчик передает: «Вы очень красиво рассказывали про Леонида Киндзельского, а знаете ли вы Игоря Киндзельского?» Отвечаю, что нет, не знаю. Он заулыбался, и говорит: «А я знаю». И уже после встречи подошел ко мне и сказал, что Игорь — это сын Леонида Петровича. «Он у нас в Америке главный радиолог», — пояснил мужчина.

После аварии на Чернобыльской АЭС больше сотни человек станционного персонала и пожарных получивших большие дозы облучения были госпитализированы в Москву в институт биохимии более известный как Московская больница номер 6. В Москву, а также в Киевский институт рентгенорадиологии и онкологии. Леонид Петрович Кендзельский, главный радиолог Минздрава УССР в то время был руководителем клиники при институте. Мужчина лет пятидесяти, невысоко роста с усталым видом, но абсолютно спокойный и собранный производил впечатление хорошего строевого офицера, побывавшего на фронте. В общем то в каком-то смысле так оно было. Это был фронт и не один. С одной стороны, Киндзельский боролся за жизнь своих пациентов, а с другой ему пришлось столкнуться с жёстким мнением коллег из Москвы, которые крайне настоятельно рекомендовали придерживаться Московских методов. Официальная делегация из Москвы была в ярости от того, что в Киеве происходят подобные операции по пересадке костного мозга чего быть, по их мнению, не могло априори. Ввиду того, что профессор Киндзельский был против метода коллег из Москвы, он был снят с должности главного радиолога союза.

Проще говоря методика Гейла заключалась в том, что сначала уничтожался собственный костный мозг больных и подсаживался им чужой. Ошибка была в том, что для удачной трансплантации чужого костного мозга, необходимо было 36 параметров, и чтобы хотя бы по 18-ти из них между костным мозгом донора и реципиента было совпадение. В Москве совпадало в лучшем случае 5-6 параметров и поэтому мозг не приживался, и пациенты умирали.

— Мне об этом напомнили, заверив, что, если вопреки запрету я пересажу костный мозг водителю Бурчаку, подвозившему стройматериалы к разрушенному четвертому блоку ЧАЭС, и он после операции скончается, я лишусь не только звания профессора. Это были тогдашний первый заместитель министра здравоохранения СССР Щепин и начальник Главного 2-го управления МЗ СССР Михайлов.

— У нас были пожарные из того же караула Правика, бойцы которого лечились и в Москве. В частности, Леонид Шаврей был в первой шеренге пожарных, а потом с крыши блока «В» наблюдал, что делается в жерле разрушенного 4-го реактора. Недавно он ездил на лечение в Израиль, где по хромосомным аберрациям ему реконструировали полученную дозу — 600 рад (острая лучевая болезнь)…

— Цитостатическая болезнь — это резкое подавление кровообразования, возникающее у онкологических больных вследствие применения лучевой терапии или же медикаментозной, которая имитирует ее. По методике Мате к собственному костному мозгу подсаживают донорский. Пока начнется реакция отторжения, донорский выполняет основную работу по кровообразованию. За это время собственный успевает восстановить свои кроветворные функции. При лейкозе раковым процессом поражен и костный мозг. Поэтому его допоражают радиоизлучением и удаляют.

Отвечая на вопросы, Киндзельский делал паузы, взвешивал каждое слово. Ведь всем руководителям, причастным к ликвидации аварии на ЧАЭС, тогда вменили: «Не разглашать». И уже через несколько лет в интервью для «Вечернего Киева» он рассказал мне то, что раньше не договаривал. Оказалось, облученные пожарные и сотрудники ЧАЭС сразу после аварии лечились не только в Москве, но и в Киеве, в клинике, которой руководил Леонид Киндзельский. Здесь тоже проводились трансплантации костного мозга. От профессора тогда требовали делать их так, как в Москве, либо не проводить вообще. Результаты лечения были таковы: в Киеве выжили все 11 чернобыльцев, которым сделали эту операцию, а в 6-й московской клинике из 13 умерли 11.

— Наша организация состоит из людей, которые выжили после острой лучевой болезни, — рассказывает Александр. — Все 250 пофамильно были перечислены в докладе, поданном в МАГАТЭ. Поэтому попасть в члены организации какими-либо левыми путями просто нереально. Сейчас в Украине живет 174 человека, перенесших острую лучевую болезнь. А цифры «5» и «2» — это номера смен, дежуривших в ту злополучную ночь на 26 апреля 1986 года. Я тогда работал старшим оператором энергоблока и получил 286 рентген. В клинике Киндзельского мне делали десорбцию костного мозга — мой брали и, обработав соответствующим образом, мне же и вводили. Там лечились и другие ребята, у которых были дозы облучения 300-400 рентген. Например, Сергей Камышный, начальник смены реакторного цеха, получил около 400 рентген… До этого фатальной дозой считалось облучение в 300 рентген, а более 500 — уже и говорить не о чем. В Киеве и сейчас живут люди, у одного из которых — машиниста паровой турбины Юрия Корнеева — доза составляет 800 рентген, а у другого — старшего инженера-механика Александра Михеева — 540. Лечили их в Москве.

Людмиле дали квартиру в Киеве, где она буквально сходила с ума. Она по-прежнему тосковала по мужу, и никто ей не мог заменить любимого человека. Когда поняла, что так жить больше нельзя, решила родить ребёнка. Мужчине объяснила всю ситуацию. Честно призналась: любит она только своего Васю.

Людмила поехала к родителям мужа. Дорогу не помнила. Там успели посадить картошку, а потом она засобиралась в Москву, к Васеньке. Чувствовала себя она плохо, её всё время рвало. И свекровь не отпустила её одну, отправила вместе с ней свёкра. В Москве первый же милиционер показал им дорогу к шестой больнице, радиологической.

Была крохотная надежда, что ему поможет пересадка костного мозга. Донором мог стать кто-то из родственников. Лучше всех подошла его 14-летняя сестра Наташа, но Василий воспротивился: она слишком маленькая, ей операция повредит. Донором стала старшая сестра Людмила. Но пересадка не помогла.

Изменения были необратимы. Людмила никогда не забудет этих дней в московской больнице. Она видела, как мужу каждый день становится всё хуже. Радиацией были поражены все органы. Цвет кожи менялся от нормального к синему, бордовому, серому, потом это было уже не тело, а одна сплошная рана. Она меняла ему постель, приподнимала на кровати и каждый раз на её руках оставались куски его кожи.

Она продолжала любить его всю жизнь. Каждый день, каждую минуту. Их дочь Наташа родилась в Москве раньше срока, после поездки Людмилы на кладбище к мужу. Рожала она у Ангелины Васильевны Гуськовой. С виду с девочкой было всё в порядке, но у малышки был цирроз печени и порок сердца. Врач сказала: дочь спасла свою маму, приняв радиацию на себя. Наташа скончалась через четыре часа, её похоронили возле папы.

Тайны Чернобыля

«Я обязан присутствовать во время загрузки, выгрузки топлива. 45 суток ведется профилактический ремонт. Срывается стержень каким-то образом летит, теряет траекторию, разбивает графитовые кладки, идет утечка радиации. Уже тогда умерло 6 человек», — вспоминает Шаврей.

Еще одна замалчиваемая история Чернобыля, которая превратилась в миф. По советской версии, всех облученных ликвидаторов и работников станции лечили в Москве. В фильме НВО тоже фигурирует 6-я столичная клиника. Но часть пораженных радиацией остались в Киеве. Украинским врачам запрещали ставить диагноз «лучевая болезнь». Опыт, полученный после военных ядерных испытаний, был засекречен. А медикам надо было спасать людей. И они с этим справились.

Приемное отделение поликлиники в Припяти. Именно сюда везли в первую очередь ликвидаторов и работников атомной станции в ночь аварии. Утром 27 апреля здешние медики собрали 117 больных и отправили в Москву. Но это были не все пациенты с лучевой болезнью. Часть из них попала в Киев. Советская номенклатура подтвердила 137 диагнозов. Среди них были ликвидаторы с тяжелой формой облучения.

«В Советском союзе было единственное место, где было разрешено вообще лечить лучевую болезнь и ставить диагноз лучевой болезни. Это был институт биофизики. Так называемая шестая клиника», — говорит заместитель директора Национального музея «Чернобыль» по научной работе Анна Королевская.

«Не было компьютеров – поэтому делали такие большие простыни и вписывали туда показатели крови. Леонид Петрович смотрел на них, решал, когда нужно подсаживать этот костный мозг. Они должны были восстановиться. Тогда работал этот костный мозг чужой. Но это было время», — говорит Губарева.

Мутации, происходящие с организмом, это не только выраженные изменения внешних или внутренних органов, самые опасные мутации происходят на клеточном уровне, что может проявляться, например, в омоложении болезней. К последствиям аварии в Чернобыле, можно отнести патологии щитовидной железы, желудочно-кишечного тракта, всплеск детской онкологии, не возрастные заболевания опорно-двигательного аппарата.

Немаловажным является и тот факт, что 6 Городская клиническая больница предлагает довольно высокий уровень профессиональной диагностики и лечения, ведь здесь работают врачи с высокими достижениями в своей области: два доктора наук, 14 кандидатов медицинских наук, 72 врача имеют высшую и первую квалификационную категорию.

Ликвидаторы, получившие инвалидность и потерявшие трудоспособность.
Граждане, присутствовавшие на пораженной территории после аварии определенное количество дней: с момента ЧС до 1.07 1986 — без установления периода, с 1.07 до 31.12.1986 — не менее пяти дней. Для находившихся в зоне облучения — не менее 14 дней, в том числе и гражданские.
Ликвидаторы последствий, жители территорий добровольного переселения, граждане, находившиеся в зоне более 1 месяца с 1988 по 1990 годы.
Постоянно проживающие в зоне радиологического контроля, более 4 лет.

Участники ликвидации последствий аварии в ЧАЭС (военнослужащие и военнообязанные, пожарные, работники МВД, медперсонал).
Граждане, проживавшие и эвакуированные из зараженных радиацией территорий.
Доноры, пожертвовавшие свой костный мозг пострадавшим от аварии.
Члены семей чернобыльцев.

Граждане, получившие лучевую болезнь по причине взрыва на ЧАЭС. Данная категория включает как обычных граждан, так и тех, кто непосредственно боролся с последствиями аварии.
Граждане, получившие инвалидность из-за случившейся катастрофы. В данную категорию входят обычные граждане, военнослужащие, военнообязанные. Также сюда включены работники ОВД и сотрудники всех пожарных служб, работавшие в зоне отчуждения. В данную категорию также входят граждане, выступавшие в качестве доноров косного мозга для больных, пострадавших от лучевой болезни. Трансплантационный период и время установления инвалидности во внимание не берется.
Гражданам, добровольно выехавшим из территории отселения. Дети эвакуированных граждан, которые в период аварии находились в утробе матери, тоже имеют право на ряд привилегий.
На соцпомощь могут рассчитывать и работники территорий, на которые распространялось право отселения.
Граждане, проживавшие в четвертой условной области (которая располагает льготным статусом);
Люди, проживавшие и трудившиеся в зоне, которая относится к территориям отселения.
Мигранты из области с правом отселения.

Область отчуждения. Эта область пострадала от загрязнений сильнее всего. Она находится в непосредственной близости от взорвавшегося 4 энергоблока. Проживать там категорически запрещено.
Зона безусловного отселения. Жители этой территории выехали из зоны отселения, но когда со временем зона очистится от загрязнений – они туда смогут возвратиться. Пока они располагают полным правом на льготы, о которых говорится в законе РФ от 15.05.1991 № 1244-1.
Зона добровольного отселения. Данная территория загрязнена, но не настолько, чтобы с нее принудительно выселяли жителей. Добровольно выехавшим с этой территории людям полагаются льготы.
Зона повышенного радиологического контроля. На этой территории уровень радиации соответствует норме, но ее жители все равно имеют право на поддержку со стороны государства.

Граждане, получившие определенную дозу облучения радиоактивными веществами, которые в момент самой аварии находились на территории АЭС или сразу после происшествия выполняли работы по ликвидации последствий;
Лица, которые подверглись облучению в результате нахождения в зоне высокой радиации уже после того, как произошла авария. Сюда могут относиться те, кто проживал в Чернобыле или близлежащих районах и лица, которые принимали участие в различного рода работах;
Граждане РФ, которые в результате получения дозы облучения получили группу инвалидности. К такой категории в основном относят военных и военнообязанных, работников МЧС, медицинских работников (врачей и мед. персонал), которые были направлены в качестве ликвидаторов на ЧАЭС. Также сюда относят проживающих в зоне катастрофы, которых после аварии вывозили из зоны, подвергнувшейся воздействию радиации, в том числе и те граждане, которые на тот момент находились в утробе матери;
Лица, получившие дозу облучения, и добровольно выехавшие из зоны отчуждения;
Граждане, которые были донорами костного мозга, когда его пересаживали пострадавшим от катастрофы. Причем такие лица получают положенные им виды льгот не зависимо от того, где выполняли саму операцию – в России или за ее пределами;
Проживавшие в зоне радиоактивного облучения с правом на отселение, также сюда относят и тех, кто был направлен для выполнения рабочих обязанностей;
Граждане, которые постоянно жили в условиях умеренной радиации или выполняли определенные виды работ.

В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины:

«При такой обстановке никто не позволил себе никакого расслабления. А наоборот, показали свою сплоченность и организованность, умение принять самостоятельное и даже рискованное, но единственно правильное в данной ситуации решение. Хотя каждый знал и понимал, на что идет. И я, как командир отделения, депутат горсовета, хочу отметить, что все это зависело от нас и дело мы выполнили честно и добросовестно. Не уронили честь пожарного подразделения, которое охраняло Чернобыльскую атомную электростанцию» (Иван Бутрименко)

Я не смогу перечислить всех, кто отстаивал мирную, тихую землю в ту ночь, и самая главная причина — страшно кого-нибудь забыть, не упомянуть. Не только огнеборцы, но и простые работницы и работники станции, заслуживают вечной памяти — как люди и как герои.

Со стороны Правительственной комиссии мы получали очень много вводных. Порой даже нереальных. Например, поступила команда поднять с помощью механической лестницы на разрушенную крышу пожарный рукав и заливать водой раскаленное нутро реактора. Но из-за кошмарного уровня радиации люди могли работать там не более пяти минут. За это время такую операцию не выполнить. Пытались также набросить, подняв вертолетом, на горловину реактора гигантское, сваренное из трубы большого диаметра кольцо с отверстиями. К нему крепилось несколько рукавов для подачи воды. Но от ветра они начали вздыматься ввысь, словно воздушные змеи, и могли коснуться лопастей винта.

Естественно, что первыми удар на себя приняли те, кто, по сути, работал для этого. Работал, каждую смену ожидая не самой легкой борьбы — не потому, что «все в СССР плохо и скрывалась лучевая правда», а просто потому, что функции СВПЧ это подразумевают. Специализированная военизированная пожарная часть создается при спецобъектах или спецгородах со спецобъектами — в любой стране независимо от политического курса. Кстати, слово «военизированная» не должно вводить читателей в заблуждение, это указание на тогдашнюю принадлежность (подчинение), а не «сверхсекретность». А равно как и приставка «спец» — поверьте, это не всегда модные штуки типа «прикольные бункеры» и «почувствуй себя сталкером».

«Здравствуйте мои дорогие, хорошие Наденька, Наташенька! С большим приветом к вам курортник и лодырь. Это я говорю потому, что отлыниваю от воспитания нашей крошки Наташки. В начале письма прошу извинить за почерк и ошибки. Это, кстати, ты, Надя, виновата, что переписывала за меня служебные планы и конспекты и совсем меня разучила держать ручку. Живу я хорошо. Поселили нас в институте клиники для осмотра. Как вы знаете, здесь все, кто был тогда. Так что мне весело, ведь мой караул весь при мне. Ходим, гуляем по вечерам, любуемся вечерней Москвой. Одно плохо, что любоваться приходится из окна. Увы, такие здесь законы.
Надя, ты будешь читать это письмо и плакать. Не надо, утри слёзки.. Всё обошлось хорошо. Мы ещё до ста лет доживём. И дочурка наша ненаглядная нас перерастёт раза в три. Очень по вам, очень соскучился. Закрою глаза и вижу тебя, Надя с Натальей Владимировной. Да, ещё, пожалуй, вы меня не узнаете, когда приеду. Начал отпускать усы и бороду. Сейчас у меня здесь мама. Примчалась. Она вам позвонит и скажет, как я себя чувствую, чувствую я себя хорошо. На этом буду заканчивать. Не волнуйтесь, ждите с победой. Крепко обнимаю и целую. Твой навеки Владимир. Москва, 6-я клиническая больница».
Когда Надя получила это письмо, Владимира уже не стало».

— Резонанс как раз и объясняется тем, что люди не информированы о Чернобыле. Для них этот сериал оказался откровением. Хотя там первая серия целиком слизана с «Чернобыльской тетради» Григория Медведева, которая вышла 30 лет назад. Потом все строится на описаниях Светланы Алексиевич, но они некорректны. У нее, например, приводятся данные по дозам детей, а такие дозы даже для взрослых смертельны. Вообще сериал, на мой взгляд, достаточно скандальный.

— Строительные работы шли на шести участках. Везде работали «стройбатовцы» Средмаша. Мы должны были следить за дозами, которые они накапливают. Кроме того, мы готовили данные о том, какое излучение там, где планируются новые работы, и сколько в этом месте получит человек за 1, 2, 3 часа. От этого зависело, кого туда посылать. Если послать того, кто уже набрал приличную дозу, можно вылететь в передоз. Передоз был нам запрещен категорически.

На одном совещании начальнику управления доложили, что не хватает водителей миксеров. Все, кто есть, дозы понабирали. Он сказал: скажите дозиметристам, пусть им дозы вдвое уменьшат и они дальше работают. Но фокус не прошел, восприняли как шутку. Это и было сказано как юмор. Черный, но юмор. Хотя академик Ильин в воспоминаниях пишет, что обсуждался вопрос о вводе «военной дозы» 50 рентген.

— Всяко было. Ну вот, например, были случаи — у всей бригады 10 рентген, а у одного — 15. Явно что-то не так. Человек с такой выпадающей дозой попадал в первый отдел (он обеспечивал режим секретности), из первого отдела его отсылали к нам. Я брал этого человека, и мы с ним шли по дорожке, где они работали.

По ведомственной принадлежности мы относились к Средмашу. Минобороны отвечало за дезактивацию станции и прилегающих территорий, а Средмаш строил саркофаг над разрушенным блоком, это была его зона ответственности. Для строительства нужны были строители и автодорожники — они составляли две трети сил, работавших по линии Средмаша. А химики, геодезисты и топографы — одну треть. Главная задача химиков была держать на контроле дозы облучения, которые получали строители. Чтоб не было ни передоза, ни недодоза.

В Какой Больнице Лечили Пожарных Из Чернобыля

Полковник Александр Сергеевич Гудков, участник тушения пожара 23 мая 1986 г. на 4-м блоке ЧАЭС:
– Перед пожаром никаких медицинских препаратов выдано не было, и лишь через несколько часов после завершения тушения медики передали нам так называемую йодную профилактику, которая уже никакого влияния не оказала. Сразу после выхода из помещения станции по окончании тушения почувствовал себя плохо. Было сильное головокружение, тошнота, поднялась температура тела, но, несмотря на это и на то, что В.M. Максимчук, которого после пожара уложили в госпиталь, сказал мне, чтобы я тоже срочно обратился за медицинской помощью и покинул зону, сделать это не удалось. Сначала пришлось долго и нудно докладывать «высокому начальству» об обстоятельствах тушения, а затем сменяющий меня представитель 1-го управления Главка полковник Трифонов попросил задержаться, чтобы ввести его в курс дела и передать смену.
По прибытии в Москву в радиологическом отделении ЦГ МВД СССР у меня обнаружились следы сильного радиационного загрязнения ступней и участка кожи на бедре. Дозиметрический прибор просто зашкаливал, при этом доктор, осматривавший меня, посчитал, что я привез с собой обувь и брюки из Чернобыля. Проверил, и все стало ясно. Обувь и одежда чистые. Пришлось долго и нудно мыть ноги дезраствором и срезать нити на них. И немудрено, ведь тушить пришлось в полукедах. Каждый заход в зону сопровождался полной сменой одежды и обуви в санпропускнике, и перед пожаром, когда в обычном режиме приходилось ходить на станцию постоянно, в санпропускнике были только хлопчатобумажные робы и полукеды.
Затем я был направлен в реабилитационный госпиталь МВД СССР «Лунево». Так как о втором пожаре на 4-м блоке ЧАЭС говорить и фиксировать было запрещено, всем нам были поставлены не соответствовавшие действительности диагнозы. Мне, например, записали «вегетососудистую дистонию».
Так как через 2–3 недели наступило серьезное ухудшение состояния, я был переведен в Центральный госпиталь МВД СССР. Появились существенные изменения в составе крови, обнаружилось интенсивное внутреннее кровотечение, появилась слабость, повышенное потоотделение. Трудно было самостоятельно встать, постоянно тошнило, кружилась голова. Постоянно ставились капельницы с кровью, делались и различными медицинскими препаратами.
Меня возили на консультации в 6-ю радиологическую больницу, в гематологический и онкологический центры. В результате установлены: диффузный зоб, увеличение, уплотнение, наличие крупных узлов в щитовидной железе, измененный состав крови.
Положение было настолько серьезным, что ко мне, сутками находившемуся в полуобморочном состоянии, несколько раз вызывали жену, чтобы попрощаться.
Пробыв в госпитале более трех месяцев, я был выписан в пятницу, как мне объяснил мой лечащий врач, для того, чтобы не ставить вопрос о комиссовании, на 2 дня (выходные).
В эти дни, будучи дома, я, испытывая постоянную слабость, головокружение, упал и, как потом выяснилось, сломал позвоночник (компрессионный перелом).
Таким образом, я вернулся в понедельник в ЦГ с подозрением на перелом позвоночника.
Была очень большая проблема — хирурги требовали рентгеновские снимки, а терапевты и радиологи категорически возражали, утверждая, что я получил запредельную дозу облучения и дополнительные рентгеновские воздействия могут быть губительны. Все же решили сделать один снимок и подтвердили перелом.
Затем еще более двух месяцев в ЦГ МВД СССР мы проходили лечение вместе с В.М. Максимчуком. Затем реабилитация дома в течение нескольких месяцев.

Никто не знал, как и чем нас лечить» — воспоминания чернобыльца

Стоил ли имидж страны, о котором в условиях строгой секретности пеклись ее правители, тысяч жизней? Ведь самые везучие из ликвидаторов «всего лишь» потеряли здоровье. Сергей передал рассказ полковника запаса, специалиста радиационной безопасности одного из оборонных предприятий Белоруссии. 27 апреля во всех цехах пищали датчики радиации. Он набрал штаб, доложил. Ответ: «Откроешь рот – положишь на стол партбилет».

Только ли о медицинской готовности к катастрофам надо говорить? Сергей привел сюжет старого учебного фильма «Гражданская оборона в СССР». В район аварии под Новосибирском направили группу дозиметристов. Это была легенда учений. Группа, которую снимали на камеру, не знала, что тревога учебная. Из автобуса, подъехавшего к площадке, долго никто не выходил. Через 20 минут появился не то смельчак, не то бедолага, которого просто выпихнули первым. Так действовали профессионалы. А в пекло 30 лет назад попали неподготовленные люди. Отменяет ли страх мужество? Однозначно, нет. Ликвидаторы жили на грани чувства большой страны за собой и желания скорее покинуть радиационный ад. Иные осознанно лезли на рожон, стремясь быстрее набрать максимум дозы и уехать домой…

– Мы оказались в промежутке между острой лучевой болезнью и стертой ее формой, – констатирует Сергей Геннадьевич. – На момент аварии медицина не была готовой. Радиацию ведь не видно и не слышно. Многие, вернувшись с ЧАЭС, не сразу ощутили последствия и даже бравировали: мол, настоящего сибиряка радиация не возьмет. Но проблемы начались у всех. Хорошо, что совершенствуются диагностика и подходы к лечению. Мы живы, слава богу, создали семьи, вырастили детей.

Что такое радиация, на себе ощутили 2800 жителей Алтайского края, работавших на восстановлении Чернобыльской АЭС, 764 из которых, увы, уже ушли из жизни. Впрочем, в те годы сама тема была запретной. Чтобы отстаивать элементарные права на жизнь и здоровье, ликвидаторы создали региональную общественную организацию инвалидов «Семипалатинск – Чернобыль», ныне возглавляемую Сергеем Корсаковым.

Активисты АРОО «Семипалатинск – Чернобыль», рассказывая свои истории, подписываются под словами председателя. До 1991 года по негласному указу Минздрава врачи не писали диагнозов, связанных с воздействием радиации. Лишь спустя 5 лет после аварии был принят ФЗ «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации…». Барнаульские доктора, написав в медкарте Сергея Корсакова «стертая форма хронической лучевой болезни», направили его на обследование в Киев во Всесоюзный центр радиационной медицины. Там на историях болезней ликвидаторов ученые защищали докторские и кандидатские, а параллельно изучали взаимосвязь болезней с радиацией. Так получилось, что на живых людях. Увы, врачам больше негде взять опыт лечения таких техногенных недугов. Эта история началась с «чернобыльцев». В 1994 году в нашем крае был создан экспертный совет, устанавливавший причинно-следственные связи радиации с заболеваемостью. Но чем больше времени уходит, тем труднее это сделать. У ликвидаторов диагностируют множество болезней, но поди теперь разберись, где последствия, где возраст.